дворе суетились – таскали вещи, спорили, в который раз обсуждали дорогу и лошадей. Место молодой женщины было там, а она стояла на золотисто-красной от виноградных листьев веранде и смотрела на улицу, которую видела в последний раз. Все кончалось, и кончалось бы хорошо, если б не Еленина тысяча… Голоса на дворе стали тише – отец с бабушкой и Гаем вернулись в дом, Публий остался следить за слугами, если просить, то сейчас…
Свёкор не удивился, он вообще ничему не удивлялся, а тысяча для него деньгами не была. Агапе торопливо накинула плащ – имеет же она право попрощаться с… подругой. Мать рассеянно кивнула, бабушка усмехнулась, словно что-то поняла, и молодая женщина в первый и последний раз вошла в дом судьи. Харитон не появился. Елена удивилась, но улыбнулась. Агапе торопливо положила на стол кошелёк.
– Здесь всё.
– Сглазить счастье боишься? Не бойся, я тебе зла не желаю.
– Я не боюсь, просто… они не понадобились. Я собиралась… уехать, но… испугалась. Гая нашёл отец, это совсем другое. Не то, за что ты платила…
– Я платила за любовь, за свою любовь… И ещё заплачý. – Лицо женщины стало злым. – Харитон на кого-нибудь глаз всё равно положит, не на тебя, так на другую, а мне… Мне моложе уже не стать. Когда-нибудь я его убью. Или её… Хорошо, что не тебя, ты хоть и от Хрисы, а не сука. Езжай и будь счастлива хоть с сыном, хоть с отцом… Бери своё и не бойся!
– Что?! Что такое ты говоришь?!
– Правду и не со зла. Не губи себя, красивая. Люби, кого любится… Кто один на двоих, тот и выбирает, а троим счастливыми не бывать. Либо двое счастливы, либо никто.
– Как же ты меня ненавидишь!
– Уже нет… Потому и говорю.
– Госпожа, – худющая, других Елена не держала, рабыня неуклюже поклонилась, – за госпожой Агапе пришли…
Жена судьи холодно улыбнулась:
– Мы уже поговорили. Не правда ли, дорогая?
– Да, – подтвердила Агапе.
Она вернулась на уже чужой двор и перецеловала родных. Отец, шмыгая носом, подсадил дочь в повозку, свёкор помог устроиться поудобнее, Гай тронул лошадей – он никому не доверял править ими. Застоявшиеся рысаки рвались вперёд, дорога была ровной и почти пустой, и у последних домов Гай отпустил вожжи. Замелькали золотистые поля, поднялась, застилая прошлое, пыль. Троим счастливыми не бывать, либо двоим, либо никому… Что это? Проклятие? Благословение? Искушение? Пророчество? Она же никого не любит, не может любить после того, что было… А было ли? Спутать чужие песни со своей жизнью – ещё не любить.
– Что притихла, дочка? Боишься?
– Нет!.. Сейчас будут Кробустовы овраги. Там гадают, я тоже гадала…
– Сбылось?
– Нет…
– Сбудется.
Поворот был крутым, и Гай чуть придержал гнедых, Агапе успела рассмотреть жёлтый обрыв и пену зарослей. Где-то там зеленел незаметный среди чужой листвы бересклет, под которым она видела смерть и слышала свирель. Женщине показалось, что свирель поёт и сейчас,
