и в душе расцветала и наливалась красками настоящая весна, словно поставленный в воду букет оживал и распускал лепестки своих ярких бутонов. Сердечко бойко выстукивало ритмы радости, а она жалась к отцу, буквально повисла на этом его наряде священнослужителя.
– Анфиса! Как ты тут? Соскучилась? Хулиганишь, небось, каждый день? Бабушке покоя не даёшь? – посмеивался мужчина, шагая к столу вместе с дочкой в объятиях.
Подбородок его был украшен скромной двухцветной бородкой. В ней, как и в волосах, одна светлая, перламутровая линия шла полосой посреди широкого тёмного окружения щетины. Сама борода была недлинной, зато довольно густой.
– Очень соскучилась, папочка! – отвечала Анфиса. – Садись за стол! Проголодался с дороги? Тут такие лепёшки! Вкуснющие! В самое сырдечко! А ещё пирожки и омлет с травами – перечисляла она.
– Здравствуйте, господин, – поклонилась Кетли вошедшему.
– Альберт! Приехал к празднику! – улыбалась старушка, поглядывая на сына сквозь очки, перестав переливать молоко в крынку. – Мы уже заканчивали трапезу после молитвы. Давай и тебе налью чего-нибудь, угощайся оладьями, пирожками с рыбой, сырными лепёшками, давай кандюшку кваса налью или, может, сделать тебе чай ромашкового сбора?
– Мама, я чай не пью, ты же знаешь. Завари мне хорошего крепкого кофе с дороги, если остался. Я весной привозил, помнишь? Да послаще: и сахару, и мёду туда добавь, ты сама всё знаешь, – опустил он Анфису на пол, поглядывая на Августу, и сел за стол напротив господина Лукьяна. – А вы тут как?
– Жарко, – протёр тот платком свой лоб от испарины, так как в столовой, плавно переходящей в кухню, и вправду сейчас после готовки воздух, пропитанный жаром и паром, был словно в бане. – Самый разгар лета всё-таки, господин нунций.
– Глядите, какой фареон подарил посол, – снял Альберт с головы свою шапочку с длинной золотой кистью. – Сам из красного войлока, кисточка из шёлка, красота!
– Шикарная! – улыбалась Анфиса, прикасаясь к головному убору в руках отца.
– Сюда где-то брошь-эмблема эвзонов императора должна крепиться, его элитной гвардии. Но мне не положено, я не военный, – пояснял мужчина в облачении священника.
– Можно фамильный герб прикрепить или что-то ещё, – предложила старушка, подав сыну небольшую чашечку ароматного таскарского кофе и длинную палочку корицы.
Ею он принялся размешивать сахар и мёд внутри чашки, а другой рукой из внутреннего кармана своей ферязи достал шкатулку из эбена – дорогого чёрного дерева, тоже подаренную за хорошую службу, и оттуда достал щепотку любимых пряностей для кофе.
– Ты же не на пару часов, да? Сходим на ярмарку? Там будут вертушки, разные вкусности! – проговорила Анфиса.
– Ах, моя вина, господин. Я обещала за лето научить её саму эти ветровые штуковины делать к торжеству, да забыла. Из головы вылетело. Так не хотела, чтобы вам пришлось тратиться, – с досадой причитала Нана.
