планировку. Камёлё боком протискивалась в сужающуюся щель до тех пор, пока дальше уже двигаться было невозможно. Она разулась, оперлась о стены храма и ближайшего здания и начала взбираться наверх. К счастью, на ней были ее любимые черные легинсы, толстые носки и старый джемпер, а не какой-нибудь элегантный костюм. Это было бы весьма некстати.
Камёлё остановилась на первом карнизе, в пятнадцати метрах над землей, с раскинутыми руками и пальцами, вцепившись в колонны с каннелюрами. Дальше стены отклонялись друг от друга: земная была совершенно отвесной, в то время как ӧссенская уходила под наклоном вверх, поднимаясь высоко и протыкая небо остриями пяти башен. Камёлё уткнулась лбом в темный сланец, которым было выложено все здание, следила за знаками и оценивала свои возможности.
Внутри был зӱрёгал, с которым ей нужно было поговорить, но был он там по конкретному делу. Часть ее мыслей воспринимала беспрерывные волны ужаса. Некий ӧссеанин испытывал неподдельный страх, очевидно стараниями зӱрёгала. Камёлё, как всегда, почувствовала необходимость побежать ему на помощь, потому что к тому, чтобы без права на благодарность обжигать пальцы из-за чужих людей, у нее было больше склонности, чем у других. Но разум говорил ей, что, вмешавшись, она повторит ту же ошибку, из-за которой ей пришлось покинуть Ӧссе. Если она расстроит планы зӱрёгала, то может похоронить все свои надежды однажды вернуться домой. Четыре года изгнания уже послужили ей хорошим уроком. С другой стороны, неисправимой альтруисткой она тоже не была.
Вдруг она почувствовала резкий порыв эмоций. Нет, не такой силы, которая бы свидетельствовала о смерти ӧссеанина. Зӱрёгал лишь причинял ему боль. Камёлё крепко закрыла глаза. Содрогнулась от отвращения. Зӱрёгал продолжал – медленно, методично и, кажется, совсем без злобы. Как и стоило ожидать, из его мыслей до Камёлё не доносилось ровным счетом ничего.
Зато сознание ӧссеанина было для нее как на ладони. В нем закрепился образ Аккӱтликса, крепкий свод религиозных представлений, который сдерживал ледяной страх. Должно быть, он был глубоко верующим, может и священником, и во всем, что с ним происходило, несмотря на весь ужас, он видел священный смысл. Лардӧкавӧарский механизм в нем неудержимо набирал обороты – вся эта куча мантр, молитв, головокружения и лжи, – а боль лишь все усиливала. Камёлё знала, к чему это приведет. Мысль способна загипнотизировать лардӧкавӧара, готовящегося к жертве, так сильно, что он закончит в упоительном экстазе и полном помешательстве. Нет ничего чрезмерно страшного, ничего чрезмерно жестокого, если речь идет о том, чтобы быть достойным Аккӱтликса. Ему хотят пожертвовать себя до последней капли крови, соединиться с ним в растянутой до бесконечности смерти. Были и такие, кто умирал на протяжении нескольких дней, и ничто не могло этому воспрепятствовать, ничто не могло ускорить процесс. И даже если бы она вдруг решила разбить ближайшее окно, броситься вниз и после заранее безнадежного боя вырвать этого беднягу из зӱрёгаловых
