плеткой, а она улепетывала в сладком ужасе.
Но на этот раз отец положил плетку на кровать, на пачку нот, и посмотрел на дочь невидящими глазами.
– Папа! – сказала Саба. – Не надо! Пожалуйста, не делай этого. – Словно могла спасти отца от него самого.
– Я не могу допустить, чтобы ты и дальше противилась моей отцовской воле, – ответил Ремзи. – Перед матерью и бабушкой. Ты навлекаешь позор на наш дом.
«Позор на наш дом! Позор на наш дом!» Отец произнес эти слова так, словно играл роль в мелодраматичной провинциальной пьеске. Словно у него была длинная, как у Синдбада, борода и кривая сабля на поясе. Но прошли времена, когда она могла шутить с отцом насчет этого. Когда она отошла к окну, на пол упал бурый конверт. Отец тут же схватил его и потряс им в воздухе.
– Ты никуда не поедешь, – заявил он. – Хватит с меня и того, что твоей матери приходится работать на фабрике.
Саба посмотрела на отца. В ее ушах раздавался пронзительный звон.
– Я поеду, папа, – спокойно заявила она. – Другого такого шанса у меня не будет.
Его взор потемнел.
– Нет, не поедешь.
Если бы отец не порвал тогда письмо, все могло бы остаться таким, как прежде. Но он порвал его и разбросал обрывки, будто конфетти, по комнате, и тогда разразился ад. Ведь то письмо было для Сабы веским доказательством того, что могут сбываться самые заветные мечты.
Если честно, то она первая ударила его – по руке, и тогда он зарычал как зверь и набросился на нее с кулаками. Бил по голове и плечам. Они орали и ревели. Потом в комнату ворвалась с пронзительными воплями Тансу и, набросив на голову фартук, завизжала.
– Durun! Yapmayin![32]
Отец выпрямился. Саба села на кровать, дрожа всем телом. У нее текла кровь из носа. Еще ей было ужасно стыдно за них обоих.
Отец всегда был строгим, даже грозным, главой семейства. «Твой отец склонен к диктатуре, а не к демократии», – заметила как-то мать не без гордости. Но он никогда не давал волю рукам; во всяком случае, по отношению к ней. Но в тот день ей показалось, что она никогда его не знала либо знала частично, что эта сторона его натуры – настоящее зло.
– Если ты уедешь, – заявил отец срывающимся от гнева голосом, – больше не показывайся мне на глаза. Я не желаю тебя видеть.
– Я тоже, – спокойно парировала она. – Так что все.
Ей хотелось плюнуть в него, ударить его снова. Потом уже она разразилась слезами, потоком слез, но до этого написала свое первое письмо Доминику Бенсону. Это был вызов, акт непослушания, который переменил все.
«Дорогой пилот-офицер Бенсон,
я намерена приехать 17 марта в Лондон, в Королевский театр Друри-Лейн, на прослушивание в ЭНСА. Может, мы встретимся после этого?
С наилучшими пожеланиями,
Глава 4
Впервые в жизни Саба была одна,
Прекратите! Не надо! (
