эти настроения не ухнули вместе с рублем вниз в августе 1998 года. В 2002 году, однако, инвесторы снова начали подумывать о том, чтобы пересмотреть долю российских активов в своих портфелях. В отличие от них, российские инвесторы все это время неизменно сохраняли свой долгосрочный скептицизм и последовательно придерживались стратегии инвестирования за рубежом.
Так вели себя портфельные инвесторы. Но было и довольно многочисленное сообщество иностранных, в первую очередь европейских, компаний, которые осуществляли в России прямые инвестиции, покупали производства или создавали внутри страны свои дочерние фирмы и вкладывались в оборудование и товарные запасы. Присутствовали они и в нефтяном секторе. Так что потенциал российского рынка все-таки признавался, но и у «прямых» инвесторов убавляли пыл и упомянутое непостоянство настроений на рынках, и запутанные устаревшие законы, и чрезмерное (до недавнего времени) налоговое бремя, на которое к тому же накладывался произвол налоговиков[80].
А ведь при всем этом реальные потребности в финансировании реформ российского масштаба были колоссальными. И если не забывать, что зависело от их успеха, то остается только поражаться, насколько мало остальной мир заботился об оказании помощи[81]. О том, как финансировать реформы в России, тогда было много споров. Некоторые выступали в пользу своего рода «плана Маршалла». Другие, напротив, считали, что сколько ни выделяй денег западных налогоплательщиков, они все равно будут потрачены впустую. Не надо упускать из виду и то, что незадолго до краха советского режима СССР получил от западных правительств, банков и иных кредиторов порядка 40 млрд долларов в виде займов. После развала Советского Союза эти долги превратились в тяжелое бремя для экономики, существовала настоятельная потребность их реструктурировать, но все официальные западные кредиторы категорически отказывались обсуждать этот вопрос до тех пор, пока они не были официально признаны новой властью. К тому же большинству кредиторов их правила просто-напросто запрещали выдавать новые кредиты, пока не урегулированы предыдущие ссуды. Как подчеркивал Лэйард, Запад засылал в Россию «агентов»-коллекторов[82]. В этой ситуации российское правительство какое-то время безуспешно пыталось поделить долги СССР со всеми бывшими советскими республиками, но в сентябре 1992 года было вынуждено согласиться на «нулевой вариант», по которому Российская Федерация брала на себя все внешние долги Советского Союза и одновременно наследовала все его зарубежное имущество[83].
Стоит отметить, что российские власти с самого начала четко различали унаследованные советские долги, с одной стороны, и суверенный внешний долг России, то есть займы и кредиты в иностранной валюте, полученные после 1 января 1992 года, с другой. Эти новые долги они воспринимали более чем ответственно, и даже во время кризиса 1998 года ни один серьезный российский политик не завел разговора
Один из случаев, получивших тогда (1994 – 1995 гг.) широкую известность, касался Mars Corporation. Утверждали, что и после принятия закона, требовавшего законодательного оформления любых налоговых льгот, эта корпорация по-прежнему пользовалась такими льготами в силу одного из ельцинских указов. Думаю, можно понять, что тогда, на заре свободного предпринимательства, в России многие фирмы пытались как-то компенсировать высокие риски, которые приписывались российскому рынку, и в том числе искали способы заручиться правительственными преференциями в форме налоговых послаблений.
У каждой страны – члена G7 были свои веские причины и отговорки, но в итоге «мирный дивиденд» для оказания безвозмездной помощи российскому народу использован не был.
Кредиторы настаивали на том, что долги должны обслуживаться в полном объеме, пока не будет согласована сделка по их реструктуризации. В результате в ноябре 1991 года Внешэкономбанк объявил о своем дефолте. См. Layard, Parker, 1996.
Как со временем выяснилось, обязательств набралось много – больше 120 млрд долларов. А вот унаследованное имущество оказалось невелико: владения дипломатических миссий за границей, порядка 4 млрд долларов в золоте и права требования по долгам, которые на бумаге выглядели очень солидно (до 10 млрд долларов, если брать оценки Меморандума о взаимопонимании, подписанного с Парижским клубом в 1997 году), но получить которые на практике было весьма проблематично. Однако, когда еще только шли переговоры, некоторые государства вообще не хотели подписываться под «нулевым вариантом» – настолько все были уверены, что где-то «припрятаны» огромные средства.
