в полуразрушенном комплексе древней, тридцатых еще годов машинно-тракторной станции. В конце концов, с точки зрения старейшин, делать это почти у порога собственных домов было неразумно – «непримиримые» всегда имели возможность отъехать за перевал, немножко повоевать в одном из многочисленных бандформирований, а затем вернуться на заслуженный отдых.
Сзади шумно возник обрадованный здоровяк автоматчик:
– Ух, еле догнал!
– А ты-то здесь зачем?
– Командир послал, на всякий случай.
Бежать за офицерами в полной выкладке, с рацией на боку и бронежилетом на пузе, да еще в одиночку… Не отсылать же его теперь обратно!
– Ладно… Идем дальше?
– Ага, – кивнул Виноградов. Томления замполита он понимал, но, в отличие от спутника, знал, что главное – не суетиться. Есть задание описать положительный опыт мирного сосуществования? Есть. Значит, будет такой материал, даже если в это время здесь начнут кидаться водородными бомбами.
Через пару минут спутники уже стояли на терраске, отделенной от базы ОМОНа пологим, покрытым струпьями мертвой растительности склоном. Пальба, которая уже приобрела некое подобие ленивой осмысленности, воспринималась отсюда, из-за скалы, как нечто абстрактное, не имеющее лично к ним никакого отношения: так обыватели наблюдают из занавешенного окна панельной многоэтажки пьяную драку молодежных компаний.
Свет в помещениях МТС предусмотрительно выключили, и только неестественно белые конусы дежурных прожекторов выхватывали из томительного пространства то горбатый валун у дороги, то дерево, то изуродованную минным подрывом еще в декабре боевую машину пехоты. Неожиданно луч накатил на Виноградова, и они почти одновременно прижали к глазам рукава камуфлированных ватников.
– Ох, етить твою!
– Да уж! Одна-ако…
И опять темнота заполнила все вокруг, но теперь она казалась еще плотнее и настороженнее. Глаза постепенно отходили от шока…
Хрюкнул динамик:
– Двести третий! Двести третий!
И сразу же, обрывая позывные, грохнуло – снизу, от базы: контуры неуклюжих построек ожили, высветились белым пламенем пулеметного залпа. Выплеснув первую ярость, он рассыпался было на разноголосую дробь отдельных очередей, но уже через мгновение все огневые точки неразличимо вели каждая свою партию в тщательно отрепетированном хоре.
– Мать моя!..
Многократное эхо не позволяло определить, кем и откуда ведется ответная стрельба, казалось, испуганный лагерь отчаянно ощетинился сотнями вспышек и белыми иглами «трассеров».
Капитан, прижимая к уху черную пластиковую полусферу и пытаясь хоть что-нибудь разобрать, досадно махнул рукой:
– Не слышно ни черта!
Казалось,
