глазами и шмыгнул носом.
«Неужели ушла? – подумал Пашка и заглянул под кровать: плетеной корзинки на месте не было. – Ушла. Столько дней сидела здесь, молчала, ждала чего-то, а теперь ушла». Пашка плюнул, но даже плевка не получилось, и он, тускло выругавшись, вытер подбородок и опустился на стул. Девчонка как девчонка, таких двенадцать на дюжину по улице шастает. А любит его. Пашка точно знает, что любит. Другие на деньги его зарились или пофасонить хотелось, смотрите, мол, какой у меня кавалер: самый фартовый карманник в округе, Пашка Америка! А эта – любит, Пашка точно знает.
Он опустил руки между колен и поморщился, словно от физической боли. Кончился Америка. И не сгорел, и не менты повязали, а просто кончился. Когда в подвале рыжий повис на шее у Сержа, Пашка понял, в какую «игру» эта пара играла, закружилась у него голова, и дух захватило. А когда Серж, то есть Михаил, посмотрел на Пашку, улыбнулся смущенно и сказал: «Извини меня, Павлик», у него аж искры из глаз посыпались. А эти двое смотрят на него жалостливо, словно на щенка, который хочет по-волчьи оскалиться, и улыбаются. Увидел он себя со стороны и кончился, и нету Америки, а есть Пашка, маленький такой, словно вправду щенок.
Пашка закурил и с тоской оглядел грязную комнату. Он потер лоб, пытаясь вспомнить, какая она была, Аленка. Неожиданно дверь распахнулась, и вошла Аленка, глаза в пол-лица, рот до ушей, самая что ни на есть настоящая Аленка.
– Ждешь? – весело спросила она и закружилась по комнате. – Молодец. – Потом, видимо, заметила, что с Пашкой творится неладное, схватила его за волосы, подняла голову и долго смотрела в лицо. – Ты моей записки не читал? – Аленка взяла со стола какой-то листок и снова заглянула в его слепые глаза. – Дурачок. Какой ты дурачок, Павлик! Разве я могу тебя бросить?
Пашка молчал, он ничего не понимал и не чувствовал. Все его силы были сосредоточены лишь на одном: не плакать, только не плакать.
– Давай поднимайся, Павлик, – говорила Аленка, – опоздаем. Остался всего час.
Пашка встал и пошел к дверям. Дорогой он молчал, все пытался понять, зачем он уезжает. На вокзале Аленка бежала впереди, тянула Пашку за руку и говорила:
– Быстрей, Павлик, быстрей. Шестой вагон, десятое и одиннадцатое места.
Они проскочили мимо проводницы и, перешагивая через многочисленные чемоданы и узлы, добрались до своих мест.
Лавров, Панин и Климов были уже в купе. Они молча пожали Пашке руку и продолжали свой разговор.
– Я на филологический пойду, – говорил Лавров. – На французское отделение. В кадровые сыщики у нас Колька собирается, а я – нет. Да через год все жулики переведутся, а если кто останется – без меня добьете.
– Это Мишка под свое дезертирство политическую платформу подводит, – перебил друга Панин. – Он известный захребетник, всю жизнь ищет, где полегче. Повесит на стенку именное оружие, которое ему за мои дела дали, и будет до седых волос хвастаться, что когда-то чего-то один
