стихли аплодисменты.
Василика собирала деньги с тех, кто еще не успел расплатиться. Уолтер и Мия сидели у стойки, чувствуя, как сегодняшний вечер уходит, теряя свои чары и свой пьянящий жар.
Люди выходили, открывая двери в промозглую синюю темноту. Кажется, даже свечи потускнели.
– Не хочу, чтобы сегодняшний вечер заканчивался, – вдруг сказала Мия, прикасаясь к его запястью.
– И что же ты предлагаешь?
– Ты снимаешь комнату здесь?
– Да…
– Ну, так пошли, – меланхолично сказала Мия, допивая остывший грог.
Уолтер поднял глаза и встретился с ней взглядом. Мия улыбалась. Скрипка лежала рядом с ней на стойке, и Уолтер только сейчас понял, что зачем-то продолжает держать гитару в руках.
– Побуду милой барышней.
– А я тебе подыграю, – пообещал ей Уолтер.
Их обоих устраивала такая игра.
Глава 3. Сорока
Утром в окна проникал особенно чистый и белый свет. За ночь похолодало, и выпал первый в этом году снег, к обеду обещавший оставить после себя только влажные тротуары и крыши.
Уолтер спал, но даже во сне он чувствовал присутствие Мии, щекотавшей дыханием его шею. Ему ничего не снилось и ничего не тревожило. Его сон полнился чем-то теплым, серым и ласковым, как морские волны. Позже Уолтер, вспоминая тот вечер, ночь и короткое белоснежное утро, поймет, что это был первый в его жизни момент совершенного, безмятежного счастья.
Перья в прическе Мии крепились к тонкой черной ленте и нескольким заколкам. Когда она вытащила их, Уолтер впервые увидел ее с распущенными волосами. Ему показалось, что это удивительно интимный жест, едва ли не более интимный, чем все, что должно было произойти дальше.
У нее были горячие губы, сладкие от вишневого ликера. Сильные руки с тонкими пальцами, уверенные движения. Мия знала, чего она хочет, и чувствовала, чего хочет Уолтер. Он понял, что ошибался – любви она отдавалась не менее самозабвенно, чем музыке. Все ее кольца и браслеты удивительно быстро оказались рассыпанными по полу, а ее привычка не надевать корсетов в ту ночь вызвала у него еще больше симпатии.
Когда-то отец говорил ему: «Никогда не верь моменту. Он ярко горит, но, сгорев, оставляет после себя лишь свою ложь».
Уолтер никогда не хотел жить так, как говорил ему отец. Каждый галстук казался ему удавкой, накрахмаленные манжеты – кандалами, а каждый запрет – грузом на кандалах.
Но в то утро Уолтер был вынужден признать правоту своего отца.
Сначала стук в дверь был тихим и робким – таким, что был не в силах нарушить сна Уолтера и Мии. Потом стук стал немного настойчивее, а затем стих, сменившись приглушенными рыданиями. Уолтер не мог видеть, как девушка, стоящая за дверью, устав стучать, бессильно опускается на пол и плачет, уткнувшись носом в подол клетчатой шерстяной юбки.
Зато это прекрасно видела Зэла, собиравшаяся спускаться к завтраку.
– Ты, девонька, не по музыканту нашему
