у них шариков хватит – посмотреть, чем мы какаем, – пожал плечами Семен. – Нет, кажется, на этот раз я попал…
– «…И за грех, который мы совершили пред Тобою неправедным судом;
За грех, который мы совершили пред Тобою злым умыслом против ближнего;
И за грех, который мы совершили пред Тобою беспричинной ненавистью;
И за грех, который мы совершили пред Тобою упрямством;
За грех, который мы совершили пред Тобою, спеша творить зло;
За грех, который мы совершили пред Тобою ложной клятвой;
За грех, который мы совершили пред тобою присвоением чужого;
И за грех, который мы совершили пред Тобою смятением сердечным.
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
…Полуодетый Монька, собиравшийся в школу, вскочил с дивана, на котором все это время сидел парализованно, схватил со стола кулек с брюликами и стал ссыпать их в свои детские школьные ботинки, потом натянул башмаки рывком, с мукой завязал шнурки и скомандовал матери:
– Отпирай мусорам…
Шесть часов шел обыск. Монька сидел на своем незастеленном диване, по команде ментов вставал, переходил в другую комнату, усаживался за стол, его снова сгоняли куда-нибудь, он канючил гугниво:
– Я школу из-за вас прогуливаю… Обыщите и отпустите… Конец четверти – меня по немецкому не аттестуют…
Немолодой, серо-небритый мусор сказал, покачав головой:
– На кой тебе, сынок, школа… У тебя дома, считай, академия…
Мент с пыльным от усталости лицом обшарил его карманы, заглянул в портфель, помял пальто пальцами, подтолкнул легонько в спину:
– Ступай…
Моньке в ту пору было одиннадцать лет, но он уже хорошо знал, что такое «наружка», и, опасаясь «хвоста» за собой, пошел, хромая, в школу, и каждое движение причиняло страшную боль. Просидел два урока в школе, пока приятель Перчик не сказал:
– Слушай, у тебя же из ботинка кровь капает…
Как в бреду, в полубезумии ехал на одиннадцатом трамвае на Ланжерон, где жил старый отцовский друган Ларик Клигач. Дошел до его дома, ввалился в квартиру и упал без сознания.
Ступни ног превратились в месиво, и врачам починить их совсем так никогда и не удалось. Ходил хромая, неуверенно, раскачиваясь с боку на бок, как пожилая утка. Потом к нему пришла большая воровская слава и общий авторитет, но пока не получил в двадцать три года воровской венец и имя Моньки Веселого, звали его кое-где колченогим. Правда, всегда за спиной и очень потихоньку.
– «…И за грехи, за которые мы подлежим побиению за непокорность;
И за грехи, за которые мы подлежим истреблению и бездетности;
И за грехи, за которые мы подлежим умерщвлению от руки Небес;
И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас…»
Монька неспешно сошел с гранитных ступеней парадного входа в синагогу, задумавшись, остановился на тротуаре. Толпа евреев
