оказалось, что прозвучало это для него, потому что он окаменело стоял у входа в магазин. Тут Юрка горько ощутил всю свою окаменелость. Всего себя внутри наросшей, как старая кора, сухой и дряблой кожи, такого обветренного некрасивого, сгорбленного существа. Он ощутил груз того бесчисленно огромного числа безликих дней нелепо прожитой им жизни, сделавшей его тупым и неуклюжим. Он как-то медвежисто попятился назад, неотрывно всматриваясь в её прекрасное, нежно-фарфоровое лицо, утопающее в тени широкополой шляпки, удивительно неуместной в этом сельском магазинчике. Здесь, где ещё совсем недавно было: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё», тут Юркино лицо; высохшее, изнурённое и одеревенелое, с остановившимся взглядом, было куда роднее и понятней.
А ведь впереди десятилетие, если не больше, когда жизни еще только предстояло сложиться и определиться, «где-чьё?», потому что колхозы распались после перестройки, а Агрохолдинги и новое фермерство еще не сложилось. Магазины сельские ещё не расцвели ни снабжением, ни дизайнерской отделкой, пока «донашивалось» всё советское. И бывшие колхозники зависли в новой реальности в положении «лишних людей», практически без работы в безвременье, перебиваясь и выживая, кто как может.
Маргарита, смущаясь, прошла в магазин, ёжась; от тяжелого Юркиного взгляда, охватившего, вернее, облапившего всю её с головы до пят; от исходившего от него, тяжелого, кислого запаха одинокого мужика. Она и сама понимала, что выйти за хлебом в сельпо можно было и не на каблучках, и без прически, и без макияжа, и даже без шляпки. Можно, но это совершенно невозможно было для Маргариты! А Юрка желал в этот момент одного – слиться со стеной, стать частью этой пропыленной побелки и штукатурки, чтобы, как интересное кино в детстве, смотреть, смотреть во все глаза на это явление красоты в их обшарпанном магазинчике.
– Здрасьте, Маргарита! – услыхал Юрка отрезвляющий его голос продавщицы Машки, обращенный к этой незнакомке.
«Маргарита…» – дивным эхом отозвалось в нем её такое вычурное, нездешнее, но очень красивое имя.
Он вышел из магазина, повторяя про себя, медленно, словно нараспев: «Мар-га-ри-та», – растягивая удовольствие от причудливого сочетания звуков, досадуя, когда это имя затихало внутри него. Как в детстве полученный леденец на палочке – так жаль сразу съесть. А ведь им ещё можно играть и играть. И на солнце можно любоваться сквозь красного карамельного петушка, как сквозь цветное стекло. И дразнить тех, у кого нет такого леденца на палочке. Так и он почувствовал, что у него появилась драгоценность. Её имя – Маргарита!
И он шел обратно, к себе в Петрово, точно с нежданным дивным гостинцем. С именем, которое никто не отнимет, не помешает повторять, наслаждаясь перекатывающимися звуками, как камушки в весеннем ручейке, которое можно нежно и тайно хранить внутри себя, как оберег, как игрушку из почти забытого детства. И на обратном пути вдоль обочины в голове его закрутилось, что-то с привкусом давно забытой нежности:
