структур и особенностей.
– А-а… Так это… Разные, – замялся Штейнберг, вспоминая, что же в анатомии считается структурой, и входит ли потливость стоп в особенности.
– Поясни. Юлик, что такое «разные», чтобы Малкумову было понятно и он смог описать, – попросил Лысков; Армен в этот момент восторгался расцветками и фасонами девичьих купальников.
– Могу и описать, и описать, – согласился армянин, обыграв ударения в нужном слове. Но когда преподаватель ударил ему указкой по руке, Армен указал на Кашину и Масевич, что стояли от него по обе стороны: – Палстиныч, разные, это значит одна правая, другая левая.
– Точно! – воскликнул Юлик, гладя ногу Станевич.
– Штейнберг, ты не наглей, – преподаватель дотянулся указкой и до конькобежца: – а рассказывай нам про анатомические составные.
Юлик сглотнул слюну и вытер лоб.
– Палстиныч, а можно я буду описывать конечности Станевич. У меня от вида ног Ячека улетучился весь словарный запас, – попросил он.
– Давай! – махнул Лысков, недовольный, что опять забуксовали на уроке из-за ерунды. -Только учти, что нас интересуют исключительно кости, мышцы и суставы, а не то, что Ира бреет ноги или мажет их кремом, который вкусно пахнет.
Станевич, подумав, грациозно выставила только одну ногу.
– Берцовая кость, – прошептал конькобежец, прикасаясь к фигуристке, словно протирал дорогую статуэтку. Дойдя от колена до трусиков, парень передёрнулся.
– Штейнберг, не тяни время, не поставлю зачёт, – прикрикнул Лысков и тут же объявил, что ему нужно выйти. Глядя преподавателю вслед, Бубина кинула Станевич свою олимпийку и пробасила:
– Прикройся. Тоже мне анатомия – задницы мерить.
2
Сложнейшая программа сплетала мозги первокурсников в клубок, но постепенно ребята привыкали к нагрузкам. Учить после занятий приходилось каждый день, и самыми сложными теперь казались общая философия и История КПСС. Даже анатомия, со множеством названий, которые требовалось запомнить, проскакивала незаметно. Даже биохимия, с её не произносимо длинными названиями молекул, была удобоваримее. Конечно, многое зависело от преподавателя. Павла Константиновича студенты не боялись и были благодарны, что на первом занятии с трупом Лысков с пониманием отнёсся к проблемам некоторых. Серик не мог разрезать ткани когда-то жившего человека. Верующая в бога Симона боялась грешить. Новичок Володя Толстый оказался чувствительным к формалину. Тошноту в Лаборатории испытывали многие. Кашина, зайдя в класс и увидев голого и изрезанного мертвеца, которого давно все звали «Борюсиком», сморщила нос и подошла к нему на цыпочках.
– А он у вас свежий или вы уже десять лет над ним тут опыты ставите? ‒спросила высотница. Тут же Шумкин предположил, что есть Борюсика не стоит. Штейнберг предложил
