место, во всех газетах написано. А Николая… Он – Кровавый. Поделом.
– Газеты большевиков, по-твоему, пишут правду, а сами большевики – лгут. Удобная позиция… Я верю Люханову. Он – шофер ЧК!
– Но, Надя… – вяло проговорил Дмитрий Петрович. – Я полагаю, что предмета для спора просто-напросто нет! Газеты законспирировали правду, вот и все. Да! Расстреляли всех! А если бы они попали в руки белых?
– Белые – на севере и на юге, папа. Здесь – меньшевики. Царь им не нужен, это же так очевидно…
– Да… – протянула Вера, скользя неприязненным взглядом по лицу сестры. – Я всегда говорила: ты – не революционерка! И никогда ею не станешь. Слишком много думаешь…
– Не знаю… – Вера подошла к отцу. – Папа, я помогала вам, я искренне разъясняла рабочим на заводах, я всегда считала, что угнетение народа – да, есть! Но разве убийство главы государства спасет вашу революцию? Ты же умный человек…
– А ты – дура, – разъярилась Вера. – «Глава государства»… Как язык поворачивается!
– Взрослыми стали… – задумчиво-печально сказал Дмитрий Петрович. – А мама… не дожила.
С улицы послышался шум автомобильного мотора, Вера выглянула в окно, отодвинув уголок занавески, и повернула к отцу белое лицо:
– Сибирцы…
Громыхнула дверь, они уже входили: старший, без погон, и двое казаков. Замыкал солдат – чернявый, с распутно бегающими глазками.
– Гражданин Руднев? – Офицер повернул к Дмитрию Петровичу курносое, миловидное лицо. Руднев молчал, и тогда курносый произнес, не повышая голоса: – Если вы гражданин Руднев – у меня приказ о вашем аресте, вот, извольте ознакомиться… – протянул сложенный вчетверо лист, развернув предварительно.
– В чем дело? – Руднев спросил, чтобы продлить паузу, скрыть вдруг нахлынувшее волнение: в приказе все было сказано. Но офицер стал грубить:
– Военный контроль осведомлен о ваших сношениях с партией большевиков. Мы преследуем членов этой партии.
– За что? – насмешливо осведомилась Вера. – Сволочи, контра недорезанная.
– Гражданка Руднева Вера Дмитриевна? – Офицер был по-прежнему дружелюбен. – Вот, пожалуйста, есть приказ и о вашем аресте.
– Я спросила – за что?
– Ах, это… Извольте: вы партия германских шпионов, ваши методы не могут не возмущать.
– Будто ваши методы – образец морали. Борьба не знает сострадания.
– Это вам и предстоит понять. Прошу следовать за мной, вещей не надобно.
– Почему? – Руднев все понял.
– Потому что это недолго… – Офицер надел фуражку и направился к дверям.
Надя сдернула с шеи прозрачный голубой шарф – давний подарок покойной матери и предмет постоянных вожделений сестры: «Вот, возьми», – обвила шарф вокруг Вериной шеи, прижалась, неприязни как не бывало: уводили на гибель родного человека,
