мантры. Генри полагал, что это женщина, которую он едва не убил. Чья это девочка? Бекки, я Бекки, пригожая Бекки Шу.
Только вот пригожей ее не назовешь. Совсем не назовешь. Грузная вонючая баба, вот кто она на самом деле, оставленная на не слишком надежное попечение Пита.
Шесть. Шесть. Всего шесть миль до Бенберри-кросс.
А пока – ровный бег, по возможности ровный, если учесть дорогу, и чужие голоса, бубнившие в голове. Но, по правде говоря, чужим был всего один, да и то не голос, а что-то вроде ритмичного припева
(чья малышка, чья малышка, лапка Бекки Шу)
Остальные голоса были знакомы. Голоса друзей или те, которые были известны друзьям. Одним был тот, о котором говорил Джоунси, голос, слышанный после несчастного случая, накрепко связанный со всей его болью: Пожалуйста, прекратите, я не вынесу этого, сделайте мне укол, где Марси…
И вслед за этим голос Бивера: Пойди взгляни в горшок.
И ответ Джоунси: Почему бы просто не постучаться в ванную и не спросить, как он там…
Стоны незнакомца, заверявшего, что, если только удастся сходить по-большому, все будет в порядке…
…но это не чужой. Это Рик, друг пригожей Бекки Шу. Рик, как его там? Маккарти? Маккинли? Маккин? Генри не знал точно, но склонялся к Маккарти, по имени героя в старом ужастике о космических пришельцах, принявших облик людей. Один из любимых Джоунси. Стоит влить в него несколько порций виски и упомянуть об этом фильме, и он тут же подхватит: «Они здесь! Они уже здесь!»
Женщина, уставившись в небо, вопит: Они вернулись! Вернулись!
Господи Боже, такого не случалось с тех пор, как они были детьми, а это хуже, гораздо хуже, все равно что держать в руках оголенный провод, пронизанный не электричеством, а голосами.
Все эти бесчисленные пациенты, жалующиеся на голоса в головах. И Генри, великий психиатр, молодой бог, как называл его когда-то один из лечившихся в окружной больнице, кивал, словно понимая, о чем они толкуют. Да что там, верил, что понимает. Но, может, по-настоящему понял только сейчас.
Голоса. Они так измотали Генри, что он не расслышал «шлеп-шлеп-шлеп» лопастей вертолета, темной акулы, едва прикрытой брюхами облаков. Но тут голоса стали ослабевать, как идущие издалека радиосигналы, когда настает день и атмосфера начинает сгущаться. Наконец остался единственный голос, его собственный, твердивший, что в «Дыре в стене» случилось или вот-вот случится нечто ужасное; и нечто, столь же ужасное, случилось или вот-вот случится позади, рядом со «скаутом», или в хижине лесорубов.
Пять миль. Всего пять миль.
В попытке выбросить из головы эти мысли он заставил себя вернуться туда, куда, как он уже знал, отправился Пит: в 1978-й, к братьям Трекер и Даддитсу. Генри не понимал, что общего имеет Даддитс Кэвелл со всей этой хренью, но отчего-то все они думали о нем, и Генри даже не нуждался в обычной мысленной связи, чтобы ощутить это. Пит упомянул Даддитса, когда они тащили женщину к хижине, Бивер только вчера толковал о Даддитсе,
