Позвольте мне дойти до конца.
Прошло два столетия. Осталась лишь горстка этих фурий. Потом пришло последнее поколение – и еще тридцать лет убийств и сражений оно продолжало жить. Наконец, как странно мне это показалось, все, кто остался, разбились на две неравные партии, у каждой из которых было свое знамя для битвы и униформа, как в армии, но только четверо на одной стороне и девять на другой встретились, как будто мир был недостаточно широк для них всех, и встретились в той самой Сирии, где я помог Иосифу, сыну Иакова, снова обнять шею своего отца.
И действительно, до этого места было очень далеко. Он находился недалеко от обломков и руин города иевусеев, который был одним из опорных пунктов, уничтоженных одним из этих кланов. Этот город был сожжен, но я видел, что руины все еще дымились. Снаружи было открытое пространство. Интересно, действительно ли у него был странный, смертоносный вид, или ужас того дня заставил меня так думать? Я помню огромный камень, похожий на череп человека, который выглядывал из серой сухой земли. Вокруг этой скалы сражались эти несчастные, четыре к девяти, прячась за ней, то с одной, то с другой стороны, в тот апрельский день, под тем черным небом.
Один упал! Двое из другой группы стоят на коленях, чтобы забрать у него последнее дыхание жизни. С воплем ярости трое или четверо из его отряда, обрушив свои щиты на головы этих двоих, набрасываются на них и один из них взмахивает своим боевым топором над головой, когда…
Притянул ли металл молнию? Треск! Вспышка, ослепившая мои глаза, и когда я открыл их, последние из этих варваров лежали мертвыми по одну и по другую сторону мрачной скалы Голгофы.
Ни мужчин, ни женщин, ни мальчика, ни девочки не осталось в том мире!
– Не беспокойся, – сказал мой Опекун. – Ты ничего не сделал.
– Ничего! – простонал я. – Я погубил мир своей безрассудностью.
– Ничего, – повторил он. – Вспомни, что я тебе говорил – это лишь тени, теневые формы. Они не Его дети. Они лишь формы, которые действуют так, как будто они есть, чтобы мы с тобой могли видеть и учиться, возможно, начать понимать, только это передает знание.
Пока он говорил, я помню, что я стонал и боролся с ним, как плачущий ребенок. Я был подавлен видом того зла, которое я совершил. Я не мог утешиться.
– Послушай меня, – сказал он снова. – Ты только сделал или хотел сделать то, к чему мы все стремимся вначале. Ты хотела спасти своего бедного Иосифа. Что тут удивительного?
– Конечно, да, – рыдал я. – Мог ли я подумать? А ты мог бы предугадать?
– Нет, – сказал он с королевской улыбкой, – нет. Однажды и я не мог подумать о таком, пока я так же не попробовал провести свои эксперименты.
И он сделал паузу.
Возможно, он вспоминал о том, какими были его эксперименты.
Затем он начал снова, и королевская улыбка едва успела угаснуть:
– Позвольте
