свинью, правда, ей недоставало невозмутимости и спокойствия этого животного.
Каталина Мендес пришла с доносом в святой трибунал одной из первых и заявила, что ее соседка Франсиска Альварадо – ведьма, что по ночам она летает над городом (очевидно, на шабаш, куда же еще?), торгует приворотными зельями и другими бесовскими снадобьями и вообще гадина, каких свет не видывал.
Бартоломе морщился. Он любил красивых женщин – Каталина вызывала у него отвращение.
Второй инквизитор, брат Эстебан, по своему обыкновению, находился в дремотном состоянии, а болтовня Каталины, видимо, еще больше его усыпляла.
В углу усердно скрипел пером секретарь.
– Уймись, дочь моя! – Бартоломе наконец удалось вставить пару слов, когда Каталина на мгновение замолчала, чтобы набрать воздуха перед очередной тирадой. – И постарайся только отвечать на вопросы, которые я буду тебе задавать. Итак, что ты видела?
– Летала она, Франсиска эта, вот истинный крест, летала! И все, стерва, над моим садом! Летала бы себе над своим, если ей так приспичило, так нет же – обязательно над чужим! Оно понятно, на чужое добро все падки… Особенно, если добро это – последнее, что осталось у женщины честной, беззащитной, вдовы… у меня, в общем.
– Она у тебя что-нибудь украла?
– Да она, змея, мне столько крови попортила, что и сказать страшно! Вы бы, святой отец, могли спокойно спать, если б над вашим садом ведьмы летали? Нет? Вот то-то и оно! И я не могу. Каждую ночь, как выгляну в окно, так сразу и вижу: соседка-то моя, – Бог ты мой! – в чем мать родила висит над моими грядками! А то полетит куда-то к чертям, над крышами, все выше, выше, да и сгинет…
– Она летала одна?
– Когда одна, а когда и с дочерью. Обе они, дьявольское отродье, со свету меня сжить хотели. Конечно, я женщина одинокая, беззащитная, меня всякий обидеть может, а они, ведьмы проклятые, только и думают, как бы навредить добрым христианам. Дочка-то, почитай, еще хуже матери будет…
Тут брат Эстебан, до этого мирно дремавший, вдруг вздрогнул, поднял голову и поинтересовался:
– Сколько же лет ее дочери?
– Семнадцать, святой отец, никак не больше. С виду-то она такая скромница, только все это обман, одна видимость. Душа у нее черная, как безлунная ночь, как сажа…
– Надо же, – с деланным сожалением вздохнул брат Эстебан, – такая юная и уже такая порочная.
– Порочным можно быть в любом возрасте, – заметил Бартоломе, выразительно посмотрев на своего коллегу.
– Совершенно с вами согласен, – тихо ответил тот, смиренно склонив голову.
– Каким образом, дочь моя, Франсиска Альварадо и ее дочь вредили тебе?
– Яблоня у меня под окном засохла – кто виноват? Она, колдунья проклятая! Собачонка моя подохла – кто, спрашивается, порчу навел? Все она, проклятущая! А на прошлой неделе захворала я – неужели, думаете, тут
