верным. Детдомы бывают разные – лучше, хуже – и хотя многие похожи на простые типовые школы, мир здесь иной, не всякому привычный. И не столько он суровый да жесткий, сколь какой-то безнадежный… И живут здесь не мальчишки, не девчонки, а тоже какие-то безнадеги. Пропащие…
Добрым здесь быть сложно хотя бы потому, что в добро здесь не верят. Да и как могут верить пацаны, брошенные, кем-то оставленные и подкинутые в крайней степени истощения, покрытые гноящимися ранами или привезенные из дома ребенка – правда, из дома ребенка они более чистенькие, опрятные да нежные. Их-то не всегда любили – на них рычали и с ними не чванились.
С пеленок не знавшие домашнего тепла многие новички в детдоме были инстинктивными врагами всякого порядка. И, может быть, именно поэтому так безропотно они принимали царивший здесь порядок – порядок зоны.
Заправляли тут кроме взрослых старшие пацаны, в основном из приемников-распределителей – народ битый и вредный. Кому из них случалось плоховато – убегали, чтобы попасть снова в приемник, а там, глядишь, и в удачливый детдом. Вадька был как раз из таких. Это был его третий детдом, где он, кажется, приживался.
– Что бегать… Всюду моль и скука одна – вот бы в Африку! Видел на видео – черные, и все как один в красных плавках, не то что в наших «семейных» трусах… Стыдище!
Алик особенно понимал Вадьку утром, когда, вскочив с постели, безмятежно становился в строй и ждал привычной, нудной команды: «В умывальник шагом марш!» Путаясь в широченных семейных трусах, глупо зевая и почесываясь, он думал о том, что Вадька, видимо, прав – в Африке лучше, там, по крайней мере, нет ржавых, поющих голосами чертей умывальников.
Впрочем, «детдомовская шпана» не жаловалась – жили, как живется.
Их, как бесов, всегда подтачивало какое-то внутреннее бунтарство, несогласие с этим миром. Возвращаясь из школы, хватали плохо лежащие камни, куски асфальта – и чьи-то стекла вдребезги. И плевать – главное, вовремя смыться. Странная жизнь. Кто-то глотал маленькие сапожные гвозди и, корчась от боли в желудке, ждал неотложки, зная, что его отвезут в больницу. Даже если в психиатричку – все равно лафа… Кто-то удирал на улицу к местным, воровал и собирал бутылки… Кто-то…
В углу за умывальником, возле туалета, – толчея. Слюнявый «бычок» третий раз шел по кругу… Курили все, а сигареты, что деньги – за одну импортную давали все, что твоей душе угодно, от фантика до расплаты «живой натурой» – секс тут обожали.
Алик не курил, хотя и пробовал как-то. Вадька, сидя на грязном подоконнике, смачно и зло сплевывал: он тоже не курил бы, если б не мать… Это она, притаскивая домой чужих мужиков, говорила ему: «Иди, сынок, погуляй». И он шел к ребятам покурить. «Мать, стерва ненасытная, мужиков водила пропасть и пила с кем попало…» Вадьке было почему-то приятно курить из-за матери.
К Алику Вадька относился по-свойски снисходительно: «Ты без меня, телок, пропадешь!» – И весело хлопал его по плечу. – Ну кто ты, слабак! А я – вот поставь иголку – и влезу в ушко. А курево… Дай срок – закуришь! Жизнь еще не мяла.
Но курево для Алика – полбеды. Страшное
