бьющий в нос из каждого угла.
Тёмные цвета, тёмные запахи, тёмные чувства.
Еда, вызывающая чувство отвращения.
Синее картофельное пюре.
Жидкий суп с кусочком плохо чищеной картошки и одиноко плавающим капустным листом.
Белесый несладкий кисель.
В серую и резко пахнущую хлоркой постель идти не хочется. Кажется, что меня кладут между двумя вымоченными в цементе грязными полотенцами: жёстко, холодно, колко и больно от неуютности.
Зубы приходится чистить без пасты и зубной щётки, потому что ни того, ни другого нет.
Мыться холодной желтоватой водой.
Полотенца здесь – роскошь.
Туалетная бумага – тоже.
Ежедневные мелочи, к которым я привык за четырнадцать лет, враз исчезли. Уступили место большой зловонной дыре, куда меня толкнула жизнь и в которой невозможно найти ничего человеческого. Ни вещей, ни сочувствия, ни дружелюбия. Ничего, что должно сопровождать только начинающую распускаться жизнь – юность.
Слова «любовь», «внимание», «сострадание» здесь никто никогда не слышал. Эти слова – табу. Воспитатели и учителя борются за собственное место под солнцем, ступая по нашим тонким истощённым без любви и еды телам. По нашим ожесточённым от лишений и бездуховности душам.
Я хорошо помнил из объяснений бабушки, что наши души после смерти попадают вначале на Суд божий, а оттуда – в рай или ад. Человек получает по заслугам и по вере. При этом она, правда, смеялась, и говорила, что никто с того света никаких весточек нам, живым, пока не присылал. Поэтому процедуру прохождения Суда божьего никто из живущих на земле точно не знает. Но лучше не рисковать и зарабатывать себе при жизни дорогу наверх, к солнцу и добру, а не вниз, в темноту преисподней.
Уже на второй день пребывания в детском доме я отчётливо вспомнил эти слова и понял, что при жизни попал в ад, минуя Суд божий. Скатился в самый конец дороги, заканчивающейся тупиком.
Хуже было некуда.
И ниже – тоже.
Здесь никто никого не любил, потому что не умел и не знал, как это делается. Не понимал: как уметь любить, потому что не испытал на себе этого чувства. Никого не жалел, потому что не знал, как можно сочувствовать. Не защищал, потому что не знал, что это такое – защитить другого, более слабого.
Воспитательницы олицетворяли собой грубость, невежество и злость. Неопрятно и бедно одетые, они также грязно и скудно выражались. Также неопрятно жили и работали.
Девочки росли забитыми или вульгарными и развязными.
Мальчики – напуганными, как я, или наглыми и агрессивными.
Каждый из обитателей этого большого неуютного грязного дома был обвёрнут в собственный индивидуальный кокон.
Кокон ненависти.
Кокон обид.
Кокон
