не спасает ребенка от смерти.
Они проходят по улице Мейн-стрит мимо большого дома, построенного их дедом Самюэлем.
– Ты здесь родилась, – говорит Остин Эмили.
Она это знает. Они все родились в этом доме. Девочка едва сдерживается, чтобы не ответить: «Умру я тоже здесь».
– Когда дедушка его построил, это был первый кирпичный дом в городе.
И это она знает. Ей все знакомо в этом большом доме, где она жила до десяти лет, даже после того, как – стыд, святотатство, унижение – дедушка его лишился и им пришлось делить жилище с семейством торговца, который его выкупил. Западное крыло – семья Дикинсон, восточное – семья Мак. Каждый раз, встречая кого-нибудь из них в коридоре, Эмили вздрагивала, словно наткнувшись на призрак или самозванца, проникшего через окно. Что эти чужие люди делают в ее доме?
Через шесть лет после того, как они покинули дом, она все еще помнит его в малейших подробностях: запах светлого навощенного паркета, солнечные лучи, проникающие через приоткрытые ставни отцовского кабинета, от которых начинают сверкать золотые буквы на книжных корешках, полумрак маленькой домашней маслобойни, куда они с Остином бегают слизывать сливки прямо с горлышек молочных бутылок, прохладный погреб, пахнущий свеклой и луком, свою собственную светлую комнатку.
Она не сомневается, что этот дом когда-нибудь вновь будет принадлежать ей. И она права. В 1855 году отец Эмили выкупает отчий дом и перевозит туда семью, которая с этого момента будет занимать его целиком. Он перекрашивает кирпичные стены в бежевый цвет, а ставни – в темно-зеленый, предпринимает еще множество усовершенствований: например, возводит стеклянную теплицу, где Эмили будет выращивать редкие растения – еще один ее каприз (она когда-то говорила, что сделает это своей профессией).
Возвратившись в Хомстед в двадцатипятилетнем возрасте, она мгновенно вычеркивает предыдущие пятнадцать лет. Теперь, когда она вновь обрела дом своего детства, она решительно настроена никогда больше не покидать ни дом, ни детство.
Возвратившись в Хомстед, она думает, что, наверное, из всех членов своей семьи больше всего любит именно дом.
Вот уже много месяцев я перечитываю сборники стихов и писем Эмили Дикинсон, изучаю посвященные ей работы, рассматриваю сайты с фотографиями Хомстеда, соседнего Эвергринса, Амхерста времен семейства Дикинсон. И до сих пор для меня это города на бумаге. Пусть они такими и остаются. Или, может быть, чтобы лучше представлять, о чем я пишу, мне стоит самой посетить эти два дома, превращенные в музеи? Какой простой вопрос: что предпочесть – знания и собственные впечатления, чтобы описать их такими, какие они в реальности, или свободу воображения? Почему же я не решаюсь проделать этот четырехчасовой путь на машине? С каких пор я боюсь вступить в книгу? Чем больше я медлю, тем быстрее исчезают отголоски лета. Вскоре от сада Эмили не останется ничего, кроме высохших стеблей и увядших цветов. Но, возможно, он должен предстать именно таким,
