как иногда она его называла про себя, конечно.
И русский тоже, к её удивлению и некоему смущению даже, стал оказывать ей определённые знаки внимания. Забегая вперёд, скажем прямо, эти знаки внимания у нормальной пожилой французской дамы вызывали оторопь, дрожь и отторжение. Но на то и есть они, воспитанные пожилые французские дамы, чтобы не показать своего негодования и крайнего изумления манерами «этого русского».
Началось же всё с собак. Марсель и её Гала, равно как русский и его Джим, гуляли в одинаковых временных рамках. Собачники же всегда найдут о чём поговорить.
Футбольных фанатов, политиков и собачников всегда можно отличить от иных особей рода человеческого. Они стоят часами, и, кивая головами, как дятлы, каждый, не слушая партнёра, рассказывает о проделках своего собачьего кумира.
Вот Марсель и сблизилась на почве собак с русским. Правда, первые годы разговор был практически односторонним. В том смысле, что русский французского языка не знал и вроде бы даже и не стремился особо его изучить.
Марсель же по причине некоторого дефекта слуха, в связи с возрастом, довольствовалась только своими рассказами. Вначале о собачке. Затем – о мадам, которая приходит убирать три раза в неделю. А дамы, которым за 80, оказываются зачастую привередливы, нетерпеливы и, как бы помягче выразиться, не очень благодарны.
Вот Марсель и высказывала всё, что накипело, русскому. И всё шло хорошо до тех пор, пока русский не стал учить язык. Тогда у Марсель и начался этот «интеллектуальный» шок, от которого прийти в себя она не может.
Оказалось, что русский не воспитан совершенно. Он находится где-то в веке варваров, и современная цивилизация его практически не затронула. «Как и других в их стране, очевидно», – думала Марсель в ночной бессоннице. Ну как же!
Вот он, русский, сделал себе, вернее, ему во французской клинике сделали операцию по удалению катаракты.
Марсель, уже на правах доброй соседки, посетила, так сказать, больного послеоперационного и, как это и принято у приличных людей, начала вести с ним беседу на темы, ему, должно быть, в этот момент близкие. То есть об операциях, послеоперационных осложнениях и жизни вообще. На что, к её изумлению, русский ответствовал совершенно неожиданно: «Марсель, у меня теперь вместо двух три яйца».
Сказать, что Марсель была в шоке, значит не сказать ничего. За всю свою долгую, и удачную, и счастливую жизнь с мужем ничего подобного она не слышала. И только супруга русского, дама, прошедшая, очевидно, с ним, как говорится, и «воду, и медные трубы», разъяснила в шоке находившейся старушке, что он, этот русский, перепутал. Хотел сказать: «У меня теперь три глаза», – а получилось, в силу «языковых» барьеров, «у меня теперь три яйца». Всё, мол, дело в совершенно невозможном французском произношении.
А эта история с ключицей! Марсель начинает тихонько смеяться. Вот бы услышал всё это «мон шери». Уж безусловно, негодованию бы не было предела.
