ночной поезд в Вильнюс в три минуты после полуночи. Мы оставили наши данные там, где мы их оставили, мы ведь сделали это зачем-то? Я тоже очень скептичен к такого рода знакомствам. Но всё-таки… Да и папа ваш, ну не напрасно же он старался! Давайте так: я позвоню вам через час. Вы пока подумаете и через час дадите мне свой ответ. Если да – мы встретимся. Если нет – я тоже не обижусь – вы ищете высокого мужчину, у вас в голове такой образ вашей потенциальной второй половины. Я не обижусь и убью время до моего поезда в кинотеатре, а потом в кафе. Хорошо? Я позвоню вам через час.
::
Через два часа я понял, что, говоря о своём росте, она приврала на пару сантиметров вниз. Видимо, тоже надеясь на свои спасительные сапоги на тонкой подошве. А в остальном?
А в остальном ко мне из пурги вынырнула невероятно красивая, грациозная двадцатипятилетняя партнёрша. Одетая со вкусом и изяществом. С приятным правильным лицом и выразительными умными глазами. Снежинки в каштановых волосах дополняли нереальность происходящего. И если бы не пятичасовой цейтнот до моего поезда, и не усталость сегодняшнего дня, и не мои мысли о точности ракет Хусейна…
Она взяла меня под руку, и мы пошли через пургу в район Старой Риги. Многочисленные кафе, ранее изобиловавшие вкусной снедью, во времена поздней перестройки предлагали только кофе и неизменный «Рижский бальзам». Ну а что ещё нужно двум людям, чтобы разыграть любовный гамбит?
Не знаю, стоит ли полностью описывать здесь мою партию с Ирой. Поскольку я её однозначно и быстро выиграл. Я видел это по её глазам, по осторожности каждой произнесённой ею фразы. С момента поражения трёхлетней давности у меня было много шахматных турниров. Да и к тому же, при отсутствии безграничной, всепоглощающей любви к оппоненту за доской, любви, которая парализует твой мозг, сковывает движение твоих фигур, играется так легко.
О чём мы говорили? Да обо всём. Об умирающей стране, в которой очень скоро ни её, ни моя специальность будет никому не нужна. И о положении в Израиле, где сейчас падали иракские ракеты, не сбитые американскими «патриотами», и куда в этом году, по прогнозам, вывалится больше миллиона наших с ней сограждан. И про то, как бы не пропасть здесь, и про то, как бы кого-то найти там. Оставаться ли, уезжать ли?…Обо всём!
– А вы не боитесь? – спрашивала она. – Ведь там идёт война, ведь это же ракеты, и говорят, он их может начинить химией.
– А здесь? Что ждёт эту страну и всех нас здесь?
Так говорили мы… И конечно же, видя другую, личную грусть в глазах друг друга, мы старались не касаться минувших шахматных партий. Капелька бальзама из её рюмки упала жирной, чёрной слезой на рукав красивого рукодельного свитера. Она немного смутилась. Я вытянул из кармана носовой платок, передал ей:
– Ира, не переживайте, вытрите вот этим. Ну вот видите, почти ничего нет…
– Спасибо… Ну а что вы? Что вы хотите, что у вас на душе? Неужто вам не страшно? Вы хотите уехать? Вы хотите остаться?
Я смотрел на неё, на пургу в тёмном январском окне, прислушивался к щемящей опустошающей тоске в своей душе, и сам
