прожиточного минимума почти так же, как и их крепостные. Правительственный отчет за 1843 год показал, что 9287 дворян (в основном в Смоленской, Рязанской, Симбирской, Калужской и Вологодской губерниях) владели небольшими участками земли, они не имели крепостных и вели образ жизни, практически неотличимый от крестьянского[86]. За годы, предшествовавшие манифесту об освобождении крестьян 1861 года, положение мало изменилось. Анализ распределения крепостной собственности в 1858–1859 годах показывает, что 1400 самых богатых землевладельцев империи, составлявших 1,4 % всех владельцев крепостных, имели 3 миллиона крепостных, в то время как 79 000 более бедных владельцев, или 78 % крепостных собственников, владели лишь 2 миллионами крепостных. Эти цифры приводят Ричарда Пайпса к выводу, что «подавляющее большинство русских дворян на протяжении всей истории едва сводили концы с концами»[87].
Однако это не мешало им продолжать пользоваться благородным статусом. Автор недавнего исследования сословий России справедливо замечает, что «сама банальность образа обедневшего русского дворянина показывает, что дворянство не было сословием, которого чуждались, несмотря на значительную экономическую нисходящую мобильность»[88]. Огромные различия в крепостнической собственности среди помещиков в России не были новостью. Данные по Тамбовской губернии конца XVIII века показывают, что четырьмя крупнейшими душевладельцами были Л. А. Нарышкин – 8444 крепостных, Д. Л. Нарышкин – 3750 душ, граф К. Г. Разумовский – 5750 душ и П. П. Баташов – 2905 душ. Для сравнения – среди их соседей числятся четверо с самым скромным числом душ: трое владели двумя крепостными и один помещик владел только одним[89].
Этьен Дюмон предположил, что одна из причин обнищания стольких русских дворян заключалась в том, что они редко брали на себя труд посещать свои поместья и должным образом управлять ими. В противном случае, утверждал он, они вполне могли бы легко увеличить свой доход в пять, даже в десять раз, улучшив тем самым не только свое собственное положение, но и положение своих крепостных. Вместо этого они обычно проводили лето, живя в одной из своих деревень, никогда не покидая ее, чтобы провести надлежащую инвентаризацию остальных своих земельных владений. Если бы иностранцам было разрешено покупать землю в России, «ничего нет легче, как получить из имения восемнадцать процентов на свой капитал». Явный вывод из замечания Дюмона состоит в том, что в целом русские дворяне были слишком безответственны и ленивы, чтобы беспокоиться о решении проблемы, отсюда и беспрецедентная бедность, которую он приписывал им[90]. Его точку зрения дополняет следующее наблюдение Н. И. Тургенева, современного ему летописца России и русских: «Дворянское сословие в России многочисленно. Есть очень богатые, есть очень бедные, живущие на клочке земли с двумя или тремя семьями крепостных, которых они эксплуатируют, как только могут. В некоторых деревнях есть дворяне, которых нельзя отличить
