идет о взаимопредположении и взаимоотстранении мысли и понятия41.
Мысль строится из понятий, понятия же следует мыслить. Каждый раз, когда мы мыслим понятие, а не просто пользуемся им, мы должны развернуть всю мысль, но развернуть ее в точке этого понятия, как бы сосредоточить ее в этой точке, сделать ее всю – во всем ее развороте – неделимой, завершенной и изначальной. В мире греческой мысли эта трудность может быть передана так: то одно-единственное, на что обращено наше мыслящее внимание, мыслимо, если: 1) бесконечно развертываемое диалектическое обсуждение удается свернуть в единый логос определения; 2) единство определяющего логоса запечатлеть неделимой цельностью мысленно созерцаемого эйдоса; 3) неделимость, цельность – и бытийность – которого, в свою очередь, удерживать мысленным отнесением его к тому одному – уже не «логичному» и не «эйдетичному», – что делает единственным то «что», о котором мы мыслим и которое не мыслится ни вне той множественности и сложности, ни просто в его немыслимой простоте (см. описание этой парадоксальности «знания» в VII письме Платона: Epist. VII, 342 b – е; 344 b).
Этот парадокс и передается у Аристотеля таинственным словом нус, которое мы переводим как «ум», но часто встретим и такие переводы, как «понимание», «интуиция», «непосредственное схватывание начала». Когда мы умудряемся войти в ум, вся «техника», о которой мы так много только что распространялись, в самом деле, как будто отстраняется, отходит на второй план. Рассуждениями, делениями, силлогизмами нам все равно не добраться ни до единого, ни до единичного. Кажется, даже наоборот: чем больше мы рассуждаем, различаем, артикулируем, усложняем и изощряемся, тем дальше мы от неисследимой простоты и неприступной уединенности (странной отстраненности – см. ниже фрагмент Гераклита: DK В106) того «что», о котором мы болтаем. Отсюда, как бы со стороны самого бытия, весь мир наших эпистем, техне, аналитик и силлогистик представляется, в самом деле, странным и ничего не понимающим делом. Ум – начало мысли, строитель умных образов и логичных речей – как будто отрекается от этих мыслей, образов и речей и предпочитает умное молчание: все логосы, резоны, дедукции и индукции, дискурсы, структуры в нем возможны, способны начаться – и – как бы – не нужны… Он пребывает в молчаливом понимании бытия. He забудем тем не менее, что ум умен и полон бытия, потому что «бодрствует» (Аристотель) – исполнен мыслями, речами, доказательствами, предположениями, образами, эстесисом. Однако, когда ум заговаривает из своего собственного умного опыта, кажется, что слово берет само бытие, но так, что скорее отбирает его у говорения, забирает в свое молчание.
И Аристотель строго отделяет диалектику со всей ее – им же раскрытой – логикой от собственно философии. Софистика, диалектика и философия, говорит он, вращаются вокруг одного и того же и поэтому чем-то схожи. Ho софистика – мнимая философия потому прежде всего, что софист отличается от философа образом жизни (!). Диалектика
Там же. С. 34 – 36.
