черноволосой:
– Давай.
Длинная рубаха закрыла смуглое тело, и он облегченно вздохнул.
– Спасибо тебе. Если б не ты, навечно в сетях бы запуталась. – Она крутилась вокруг Кеши в каком-то чудном танце.
– Ты что ж там делала?
– Я у берега…
– Где живешь?
– Там, – махнула рукой.
Иннокентий вглядывался в женское лицо и понял, что смущало его покой, что особого было в незнакомке. Темные брови, высокое чело, небольшой нос, сочные губы, гладкая кожа. А вот глаза… Они казались жуткими, невыносимо темными, но притягательными. Большие, чуть вытянутые к вискам, они отличались от обычных глаз, как Байкал от малого лесного озера. Ни зрачка, ни радужки, ни белого яблока – все сплошь залито чернотой, бездонной, непрозрачной.
– Вкусно пахнет. – Она крутилась возле коптильни.
– Угостить?
Девка кивнула, засмеялась звонко, точно воды байкальские зажурчали. Иннокентий снял решетку с заключенной в ней рыбой, вытащил горячую, пахнущую дымом, источающую сок тушку омуля и протянул гостье на куске бересты. Та отломила хвост, тихо взвизгнула, облизнула обожженный палец.
– Ты обожди, не спеши.
Черноволосая послушно держала на руке бересту с угощением, принюхивалась, точно собачонка.
– Долго! – Черноволосая ждала, и ноздри ее раздувались, втягивая манящий запах.
– Теперь можешь есть, – усмехнулся Кеша и с любопытством смотрел, как странная гостья уминает рыбу, прикрыв темные глаза. От омуля не осталось ни хребта, ни головы.
– Большая ты любительницы рыбы. Копченой не ела?
– Еще хочу.
Черноволосая ела, причмокивая, и он дивился ее жадности. Словно девку месяц голодом морили.
– Как звать тебя? Я Иннокентий, Семенов сын, по прозванию Бирюк.
Она только хихикнула, ничего не ответив. Казалось, Черноволосой – так он решил звать шалую девку – не мешали острые камни. Рубаха задралась, обнажив пышное бедро. Грудь вырисовывалась под тканью, притягивала Иннокентия. Вся справная, ладная, забавная гостья влекла его, и сама ничуть не заботилась о том. За тридцать лет Иннокентий встречал немало баб, что с тайным или явным влечением вглядывались в его крепкую фигуру, привлекали внимание, были не прочь покувыркаться. Но застилали все это притворством, требовали подарков, внимания, ждали, когда он поведет под венец…
– Не холодно тебе? – хрипло спросил он. – Согреемся под одеялом.
Куцый надрывался, звенел цепью, точно взбесился, когда Черноволосая прошла мимо него. Иннокентий прикрикнул на пса, но Куцый по-прежнему захлебывался злым лаем и замолк лишь, когда гостья зашла в избу.
Женщина быстро стянула рубаху и прижалась лицом к его шее. Мужские пальцы жадно мяли пышную плоть, прижимали к себе, вдавливались, оставляя отметины. А она тонко вздыхала, гладила русые волосы, молча и ласково. Лишь перед рассветом мужик уснул, прижав намертво к себе пышное тело,
