высочайшему повелению статую смотрел академик Мартос, от его заключения много зависело, и вот, извольте видеть, решил он, что хотя статуя и изрядной работы, искусство ушло далеко вперед и она уже не отвечает новым его законам.
Рейхман. Это обидно.
Пушкин. Рад за искусство, но не пойму, чем она все же стала плоха? И просил я не бог весть сколько – двадцать пять тысяч. Едва ли четвертую часть, чего она стоит.
Рейхман. Этого я не могу сказать.
Пушкин. Карл Петрович, нынче появились люди богатые, иным может быть лестно обладать таким монументом. Как ваше мнение?
Рейхман. Очень возможно, но эти люди не слишком охотно расстаются с деньгами.
Пушкин. Не знаете ли вы кого? Не озарит ли вас какая светлая мысль?
Рейхман. Я подумаю, Александр Сергеевич, но обещать ничего не стану. Доброе имя мое…
Пушкин. Единственное наше достояние. Все так. Однако я оставляю за собой привилегию надеяться.
Рейхман (глядя на куклу). Nettes Püppchen.
Пушкин. Вам она нравится? Я держу эту обезьяну по причине большого сходства. Не правда ли, она напоминает хозяина?
Рейхман (смущен). Aber… Шутки поэтов требуют особого слуха.
Соболевский. О да!
Пушкин. Я люблю этого зверька. Он оберегает меня – сознаюсь, безуспешно – от гордыни.
Рейхман. Прощайте, Александр Сергеевич. В июне я напишу подробно обо всем, что увидел и решил. (Соболевскому.) Очень счастлив свести знакомство.
Соболевский. Ваш слуга.
Пушкин. Прощайте, любезнейший Карл Петрович!
Рейхман (в дверях). Aufwiedersehen.
Пушкин. Удивительный человек. И Шиллер – его брат по крови. И Занд с кинжалом. Fleissige Leute…
Соболевский. Ну, херес твой! Теперь хоть озолоти – капли более не выпью. Еще ты немцу его предлагал. Бог тебе судья, Александр.
Пушкин (задумчиво). А надежда на него махонькая… Впрочем, кто знает.
Соболевский. Откажется – нечего и гадать. В твоих делах, любезный друг, черт ногу сломит, не то что немец. Да и когда ж тебе было заниматься своими делами? Тебя всего служба потребовала.
Пушкин. Опять за свое! Можно подумать, я в службу пошел ради чинов.
Соболевский. Это хоть можно было б понять. Брал бы чины или уж взятки, в этом был бы какой-то смысл. Так нет же, понадобилось стать истори-огра-фом. И добро бы хоть им. Ты ведь чрез историю вздумал образовать державный ум.
Пушкин. Помилуй, не так уж я прост.
Соболевский. Оставь. Это уж младенцу известно: великие умники – и есть первые простяки. А все Державин – подал вам злосчастную мысль – истину царям говорить. С улыбкой.
Пушкин (смеясь). Святые-то мощи не тронь.
Соболевский. Бог с тобой, Александр! Одряхлеешь – поймешь. Дар поэтический – выше истории, со всем ее непотребством
