из парафраза «символы свободы». Имеется в виду, конечно, революционная, социалистическая символика. Это выражение содержит горькую иронию. Однако для нас в данном случае важно, что печальная ситуация стихотворения оформляется топологически – как пространственный оксюморон «созвездья Магадана»: символы свободы (в образе открытого неба, «дивной мистерии вселенной») соединяются с символом несвободы; глобальное, космическое – с локальным, земным (сюда относится вообще весь ряд бытовых подробностей).
Событие смерти в стихотворении дано с различных точек зрения. Изнутри, с позиции самих героев, это «сладкая дремота», которая «в дальний край, рыдая, повела». «Дальний край» здесь, конечно, ассоциируется с «родимыми хатами». Этот «путь» здесь простирается как идеальный. В реальности же смерть дана извне:
Вкруг людей посвистывала вьюга,
Заметая мерзлые пеньки.
И на них, не глядя друг на друга,
Замерзая, сели старики.
Здесь налицо художественное уравнение: мерзлые пеньки – замерзающие старики. Человек сравнивается с обрубком дерева, заметаемым снегом. И тем самым его смерть не просто замерзание. Это как бы «расчеловеченная» смерть, исчезновение в безмолвной и безответной, беспамятной анонимности «равнодушной природы». К этому же относится момент отчуждения персонажей («не глядя друг на друга»). Поэтому пространство происходящего в мире стихотворения – это «где-то», которое тяготеет к «нигде», если понимать его сугубо с антропологической точки зрения. Но в разговоре о художественном пространстве как раз невозможно обойти его антропоморфный характер, что и является основным тезисом предложенной статьи. Поэтому понимание того, что происходит с основными пространственными форматами художественного мира, является ключом к смыслу образа человека.
К интерпретации романа Д. Дефо «Робинзон Крузо»1
Притча о блудном сыне, упоминаемая в самом тексте «Робинзона Крузо», является как сюжетной, так и композиционной моделью этого романа. Но также и семантическим кодом. Авантюрная составляющая сюжета развертывается соответственно самому понятию «блудный» (от «блуждать», странствовать). При этом, конечно, здесь присутствует и назидательный момент: блудный – заблуждающийся, заблудившийся, идущий по ложному пути. В английском выражении (the prodigal son) акцент сделан на моменте траты, расточительства. Все эти смысловые нюансы содержит евангельская притча. Страсть героя Дефо к морю, мечта его о путешествиях репрезентирует стремление к свободе, независимости, открытости горизонта, изобилию возможностей, сопряженными с непредсказуемостью, зыбкостью существования. Ведь евангельский рассказ затрагивает, кроме всего прочего, тему свободы: в самом требовании части наследства младший сын не просто отделяется от семьи, но и стремится сам распоряжаться своей долей (частью и участью). При этом – наоборот – как раз уже распахнутый мир путешествия начинает распоряжаться человеком и вмешиваться в его планы, как обычно и происходит в авантюрном
Это, конечно, сокращенное название произведения. По ходу статьи мы ссылаемся на русский перевод романа Марии Андреевны Шишмаревой.
