бушка же зовёт, – я не удивился говорящему коту.
– Зовёт. И надо спешить. Только дорога у нас с тобой дальняя.
– Дальняя? Улицу перейти!
– Не перейти, – наставительно пояснил кот, – а выйти сперва на Вторую Дачную, по ней до сквера Героев, повернуть на Первую Дачную, с неё на Осипенко, а с неё на Расковой, и уж только потом на Косую, а уж с Косой можно и к нам на Чкалова.
– Зачем? – удивился я. – Далеко так!
Коту я не удивлялся. Совершенно.
– Далеко, – согласился тот, не сводя с меня пристального взгляда. – Потому и спешить надо. Вкругаля пойдём. Посолонь… А то опоздаешь… – он сделал паузу. – К обеду опоздаешь, говорю.
– А, знаю, – засмеялся я. – Я Крапивина читал вчера. “Голубятню на жёлтой поляне”. Вот ты мне теперь и снишься. Я сплю, и ты – из моего сна! Верно?
– “Голубятню”, говоришь? – Кот почему-то отвёл глаза, задумался. – Гм, ну да, конечно. Я из твоего сна, а ты спишь. Ну, вставай, соня! Мне недосуг. Ещё дел по горло.
И мы пошли – я и пушистый кот. Прямо по Второй Дачной. Проехала мимо автолавка, белый автобусик с надписью “Latvija” над узкой щелью радиатора, свернула во Второй Дачный переулок, загудела призывно. Прополз медленно и солидно 408-ой “Москвич”, о, а вот и “Победа” дяди Пети, соседа нашего.
Однако ушли мы с котом совсем недалеко.
– Эй, задрыга!
Я вздрогнул. Рыжий Пашка, из параллельного «б», первый хулиган четвёртых классов. И с ним ещё двое, вечная парочка – Синяк с Ремнём.
– Чё, в штаны наложил вчера? – ухмыльнулся Пашка. – Махаться один на один не вышел?
– А знаешь, что с теми бывает, кто трусит да крысит, через окно раздевалки сдрищивает? – осведомился Ремень.
Ремень – здоровенный, стриженый под ноль, учителя от него все стонут.
Кота рядом со мной они словно не замечали.
– Кто крысит, тому тёмную устраиваем! – загоготал Синяк. Из всей троицы он самый хилый, но самый вредный и отчаянный.
– А с тобой, задрыга, и тёмную много чести, – Пашка сплюнул. – Мы тебя и так, при свете!
В животе липкий комок страха, и потом покрылся лоб.
Я тогда сбежал от них, да, через окно раздевалки, хотя договорился с Танькой, что… что она меня подождёт.
После школы вместе до троллейбуса дойдём.
Но я испугался этой троицы, сбежал.
И Таня больше со мной уже не ходила и вообще долго не разговаривала.
Откуда тут взялись эти трое?! У нас каникулы! Учебный год уже месяц как кончился!
Я поглядел на кота, но тот сидел себе рядом, безмятежно умываясь.
– Кот!
– Какой кот? – удивился Пашка. – Ты мне зубы не заговаривай, задрыга! Говори, махаться будешь?
Махаться я не умею.
Не умею, но – встаю, как положено.
Пашка ухмыляется, широко размахивается, намереваясь заехать мне в ухо.
…Бабушка всегда говорила – не дерись, угодишь в милицию, в детскую комнату, из школы вылетишь, в 9-ый класс не возьмут, в ПТУ пойдешь!
Драться нельзя, я знаю. Хулигану как с гуся вода, а тебе «жизнь сломают", твердят взрослые.
…Но, пока Пашка замахивается, я чуть подшагиваю, и бью его прямой левой, с доворотом бёдер, прямо в большой веснушчатый нос
Ой!
Я же так не умею!
Я никогда никого не бил в лицо!
Пашка спотыкается, ломается, складывается пополам и падает.
Прижимая ладонь к лицу, а между пальцев – алые струйки.
Синяк и Ремень пялятся на меня в немом изумлении.
– Бежим, – вдруг шипит мне кот. – Прыгай через него! Меж ними – и бежим!
И мы бежим.
Хотя за нами никто не гонится.
Мы пробежали квартал по Второй Дачной, и кот впереди меня вдруг резко сворачивает в переулок Островского.
Там Вадька живёт. В случае чего – к нему заскочим…
– Заскакивать не будем, круга дадим, – слышу я от кота. – Ничего, успеем…
И по-прежнему не удивляюсь. Ни своему умению, ни говорящему коту-поводырю.
Переулок Островского короткий, вон уже и Первая Дачная, над ней пыль – видно, только что грузовик протащился.
И за пылью я вдруг вижу её.
Таньку
