сержанта увлеченно наяривала на баяне, полулежа в кровати. Подойдя ближе, по тоскливым лицам парней Эрик понял, что пляшут они как в известной сказке не по своей воле. В дальнем углу дребезжала гитара и отчетливо слышалось девичье хихиканье. То, что в роте могут оказаться посторонние девицы, не укладывалось у вымуштрованного учебкой бойца в голове. В воздухе висел густой табачный дым и смрад самогона. Но больше всего Эрик оказался шокирован тем, что по расположению испуганным зайцем метался прапорщик, к слову, одетый по форме, а за ним гонялся длинный худой ефрейтор в гимнастерке и кальсонах с криками: «Митрич, ты обещал! Давай бороться!» Прапорщик успел юркнуть в кабинет и запереться. Длинный, как выяснил потом Эрик – ефрейтор по кличке Сяся, – был водителем командира части, генерала Черных. Он какое-то время побарабанил в дверь, но потом сдался и лениво отправился в угол к девицам.
К бардаку в роте Эрик привык довольно быстро. Командир их отделения Саша Котелевский своих бойцов в обиду не давал, а порядки в самой охране были установлены справедливые, в отличие от полного беспредела, творившегося у водителей. Благодаря этому никаких ужасов «дедовщины» Эрик в полной мере не испытал даже в первые месяцы службы.
Вскоре старшиной роты, вместо безответственного и жалкого Митрича, был назначен старший прапорщик Лыч. Он оказался знаменит тем, что навел железный порядок в одном из самых отдаленных и запущенных гарнизонов, являвших собой до его появления чуть ли не воровскую малину. За эти заслуги он был выписан в главный штаб, чтобы повысить уровень дисциплины в распоясавшейся роте «Д». Со своей задачей человек с говорящей фамилией справился. И справился быстро. Первый же сапог, прилетевший ему в голову при попытке «построить» расслабленную «богему», он отправил в полиэтиленовом пакете в военную прокуратуру с заявлением о попытке нанести ему тяжкие телесные. Несчастный, чьи отпечатки и вытравленный номер военного билета нашли на сапоге, был быстро осужден и отправлен на два года в дисбат. Рота сначала опешила, потом люто возненавидела Лыча, но в итоге вынуждена была подчиниться. К концу службы Эрика расположение уже было не узнать. Чисто, светло, кровати ровно заправлены, днем на них никто не валялся, в столовую рота ходила строем. Как и положено в армии.
Жизнь в штабе текла совершенно по другим законам. Старшина мог сколько угодно лютовать в расположении роты, но в штаб соваться не смел. Насколько он бы грозен с солдатами, настолько благоговел перед начальством. От обилия высшего командования старый служака терялся, робел и непроизвольно переходил на строевой шаг. А потому визитов в штаб старался всячески избегать. Охрана, привыкшая к вольнице и не сильно стремящаяся в создаваемое Лычем светлое будущее, напротив, выдумывала любые мыслимые причины, чтобы избежать визитов в расположение роты. Они теперь являлись в казарму только к отбою. Ночное дежурство в штабе расценивалось как увольнительная.
Музыканты,
