мощной защитой от паразитарных сигналов. И как её удалось обойти, и кто за этим стоит… Загадка.
– Последствия?
– Поражения настолько обширные, что охватили практически весь неокортекс с ближайшей подкоркой, лимбическую систему, ретикулярную формацию…
– Профессор…
– Установлено изменение когнитивных функций, выраженное угнетение сознания до сопора…
Я с укором смотрю на собеседника, но тот даже не замечает моего печального взгляда. И пока профессор продолжает сыпать специфическими терминами, делаю вывод, что у парней всё плохо.
– Надежда на восстановление есть?
Осадив на полном скаку любимого медицинского конька, Колобков пожимает плечами:
– Надежда, конечно, умирает последней, но…
И это многозначительное «но» хорошо всё мне объясняет.
– А почему прекратился выпуск «кентавров»? – напоследок решаю прояснить давно мучивший меня вопрос. – Насколько я знаю, всё ограничилось пятью эскадрильями? Концепция себя не оправдала?
– Почему же. Концепция прекрасно себя показала. Методика была отработана, хорошо себя зарекомендовала.
– Так что мешает сейчас штамповать пилотов-«кентавров»? – Не понимаю я.
– А вы не знаете? – искренне удивляется Колобков.
– Нет. И что же?
– Наш Центр мозга отвечал за разработку методики армирования жизненно важных органов, создание нанокорсета для мозга. Но мы столкнулись с критическим побочным эффектом – перманентная, непрекращающаяся боль у постоперированных. И как следствие – угнетение физиологических функций человека. А купировать болевой синдром не получалось. Несколько испытателей на этапе отработки методики покончили жизнь самоубийством, некоторые скончались от послеоперационного шока…
Колобков задумывается, и я терпеливо жду, когда он вернётся ко мне из лабиринта своих мыслей. Наконец он продолжает:
– Выход был найден через объединение сознания человека с искусственным интеллектом. Странным образом искусственный интеллект бортового компьютера придал нужную устойчивость психике пилотов. Но…
– Что, но?
– Таких платформ было создано только двадцать семь. И они все сейчас задействованы… Точнее, теперь уже только двадцать. Все последующие попытки создать нечто похожее закончились неудачей. Даже банальное клонирование провалилось. – Профессор разводит руками, совсем как двоечник студент на экзамене по анатомии.
– А в чём сложность?
– Не знаю. Не наша «епархия»…
Глава 2
Я снова в своём кабинете. К сожалению, моё кресло далеко не так удобно как мебель профессора Колобкова. Да и вид из окна сугубо интерактивный с массой пробитых пикселей. Поэтому туда лучше не смотреть.
Сидя в давно уставшем кресле, пытаюсь рассортировать в голове имеющуюся
