вранье. Вы не подумайте. Он любит меня подкалывать.
– А английский вы знаете?
– При дешевых свечах, на медные деньги выучила. Одолела. Куда ж сейчас без английского! Только в Одинцове еще кое-как мычат по-русски, а так везде сплошь английский. Так откупорим бутылек? Или как?..
– Давайте уж подождем всех, а то как-то неудобно…
– Ждать всех – нам меньше достанется, а так аккурат бутылка на троих. По-русски.
– Я пить не буду, – сказала Капитолина, вдоволь натерпевшаяся от Жанны всяких колкостей и поэтому не желавшая распивать с ней коньяк.
– Дуся моя, да я ж тебя разве неволю? Не пей. Нам больше достанется.
Отказ Капитолины склонял Германа Прохоровича к тому, чтобы тоже отказаться.
– В самом деле, зачем торопиться… У нас вся ночь впереди. Все равно не заснем.
– Ну давайте, давайте… – упрашивала Жанна, – хотя бы по рюмочке. Умоляю. А то такая скукотень. Хотите, я вам станцую? Или перед вами разденусь? До пояса, конечно… На мои сисечки посмотрите.
– Перестаньте.
Герман Прохорович и Капитолина готовы были разом встать и выйти. Жанна меряла их испытующим взглядом и, когда мера исполнилась, поскучнела, вздохнула и сказала:
– А вы решили, что я и вправду… буду перед вами раздеваться? Не-е-ет! Дудки! Это был розыгрыш. Перфоманс, как говорят у нас в деревне. Я не шлюха кабацкая. Я, к вашему сведению, леди. Я, к вашему сведению, личность. Так прошу меня и воспринимать.
– Раз уж вы заговорили о сансаре, да будет вам известно, что буддизм не признает личность. Никакой личности для буддизма нет и быть не может, а есть поток взаимообусловленных психических состояний – сантана.
– О, меня это устраивает. Меня всю жизнь несет этот поток. Только неизвестно, куда вынесет.
– Почему же неизвестно? Известно. Вынесет к новому рождению, как в песне поется: «Все опять повторится сначала». Хорошая песня. Недаром так и называется: «Я люблю тебя, жизнь» – то есть я люблю тебя, сансара. Об этом же «Книга Иова»: нагим вышел я из чрева матери, нагим и вернусь туда. Только мать у него будет уже другая.
– Здравствуй, мамочка. Ты меня помнишь по прежней жизни? – Жанне это показалось смешным, но она не засмеялась, потому что иначе смешное обернулось бы грустным.
Она гордо вскинула голову и, словно побитая, но умеющая держать фасон, покинула купе.
Тошнотность жизни
Оставшись одни, Герман Прохорович и Капитолина этому вовсе не обрадовались, а смутились и растерялись. Минутой раньше они восприняли бы уход Жанны с облегчением, словно она унесла с собой какую-то тяжесть, но сейчас им от этого стало неловко, как будто эту тяжесть она не унесла, а оставила после себя, как громоздкий предмет, о который нельзя не споткнуться.
– Что ж, давайте разговаривать, – сказала Капитолина, и оба почувствовали, что после этих слов им остается только замолчать.
– Давайте, – согласился он, и это согласие
