задело, что место выбрано к выгоде Капитолины, и она решила отыграться на времени:
– Я предлагаю завтра в два часа дня.
Все подумали и согласились.
Две цыганки
Перед самым Московским вокзалом, когда все уже стояли с вещами в коридоре, по вагону, протискиваясь между пассажирами, оттесняя женщин и детей, прижимаясь (прилепляясь) грудью к мужчинам, прошли зазывалы – две цыганки. Обе были смуглые до черноты, одна совсем старая, пропахшая табаком, с бельмом на глазу, другая помоложе и постройнее. Обе шуршали пестрыми юбками, шелестели монисто, посверкивали серьгами с поддельным жемчугом и показывали золотые коронки на передних зубах (намеренно держали приоткрытым рот).
– Погадаю на трефового короля, – пела старуха.
– Снимаю сглаз, порчу, – вторила ей та, что моложе.
– Девочки, кому аборт – недорого, – заговорщицки предлагала первая.
– Исправим карму, – обещала вторая.
– Сама, что ли, исправляешь? – спросил Морошкин, пока она переступала и перетаскивала юбки через его портфель.
– Зачем сама? Ученые люди есть. Вот адресок, барин. – Она достала из-за пазухи и протянула ему бумажку.
– Какой я тебе барин? Я – мужик, пролетарий умственного труда.
– Не пролетарий ты. Барин и есть. Вон руки белые и борода вся в серебре… Только сына потерял – хоронить едешь.
Морошкин обомлел.
– Ишь ты! Откуда про сына знаешь?
– А у тебя на лице все написано. Позолоти ручку – я тебе еще больше скажу. – Цыганка выставила лодочкой ладонь для позолоты.
– Не надо мне. Не хочу. Хоть ты сама меня озолоти, не буду.
– Боишься, барин… Не из храбрецов ты, однако.
– Ну боюсь…. Боюсь я свое будущее узнавать. Давай адрес.
– Я тебе все будущее открывать не стану. Только скажу… на ушко шепну… – Цыганка и впрямь потянулась губами к его уху. – Скажу, что сейчас ты вдовый, барыню свою схоронил, но скоро опять женишься.
– Не было у меня никакой барыни. Жена вот была…
– А она для тебя – та же барыня…
– На ком женюсь-то?
– На одной тут, помоложе тебя… Только ты ей верь. Не прогадаешь.
– Герман Прохорович, вы же интеллигентный человек. Неужели вы цыганок слушаете? – не выдержала и вмешалась Жанна, беря Морошкина под руку, как поводырь слепого, и отводя в сторону – подальше от ямы, куда он по неосторожности мог упасть.
– А ты молчи, завистница. Лучше о душе подумай. Тебе жить недолго осталось, – сказала цыганка, словно не о Жанне, а о ком-то другом, кто был где-то далеко и не мог ей на это достойно ответить.
Но насчет самой Жанны цыганка ошиблась: та ответить как раз могла.
– Недолго? Мне? Да я тебя переживу и морду тебе расцарапаю.
– Не расцарапаешь. Коготки-то спрячь. – Цыганка сняла и натянула под смуглым подбородком платок, острый как бритва.
– Девочки,
