В таком случае и я представлюсь. С вашего позволения, Добролюбов. – Он оторвался от книжечки в ожидании, что его имя вызовет ряд привычных и изрядно надоевших ему вопросов, на которые волей-неволей придется отвечать.
– Позволяем, позволяем, – возликовал Герман Прохорович, неизвестно чему обрадовавшись, а скорее просто решив воспользоваться случаем, чтобы отвлечься от одолевавших его тоскливых мыслей. – Но только уточните, пожалуйста, какому Добролюбову вы, так сказать, наследуете. Ведь их, Добролюбовых-то, было по крайней мере двое – Николай Александрович и Александр Михайлович. Оба весьма достойные люди, но разные, знаете ли. По всем статьям совершенно разные.
– Я, опять же с вашего позволения, никому не наследую. Я сам по себе Добролюбов.
– Не родственник, значит?
– Не родственник.
– И это охотно позволяем. И будем признательны, если, назвав фамилию, вы назовете и свое драгоценное имя.
– Не знаю, что в нем драгоценного, но зовут меня Николай.
– Ах, все же Николай! И мы имеем счастливую возможность лицезреть второго Николая Добролюбова.
– Лицезрите сколько душе угодно.
– О! Вы упомянули о душе, из чего следует, что оная душа – предмет вашего неусыпного внимания, не чуждый, по-видимому, и той маленькой книжечке, которую вы читаете. – После неестественной веселости Герман Прохорович вдруг почувствовал упадок сил, сник и помрачнел. – Простите, молодой человек. Я не хотел вас обидеть, и несвойственная мне нервозность объясняется рядом чрезвычайных обстоятельств, в которые я оказался вовлечен не по своей воле. Еще раз простите. Вы читаете Евангелие? – спросил он совершенно другим, теперь уже не насмешливым, а серьезным и уважительным тоном.
– Да, именно. – Добролюбов оглядел свою книжечку, словно не хотел ошибиться, что это именно Евангелие.
– А вы не боитесь брать с собой в дорогу подобную литературу? Впрочем, дурацкий вопрос. Раз берете, значит, не боитесь. А если бы боялись, то не брали бы.
– Логично. Простите, а вы кто будете?..
– Могу вас заверить, что я не с Лубянки и в то же время не с Патриарших прудов, описанных у столь модного ныне, после публикации журнала «Москва», Михаила Афанасьевича, – не специалист по черной магии. Я, так сказать, нечто среднее: веду курс истории религий в университете.
– А остальные присутствующие?
Жанна и Боб, несколько притихшие на время беседы двоих попутчиков, назвали свои имена.
– Вы, надо полагать, верующий? – поинтересовался у Добролюбова Боб, усвоивший еще со школы, что о чем-нибудь спросить – значит отчасти показать свои знания.
– В таких случаях говорят: верую, Господи, помоги моему неверию.
– Вы православный? – безучастно осведомилась Жанна, чтобы тоже не молчать и о чем-то спросить, хотя бы и не слишком для нее интересном.
Добролюбов вздохнул, словно ему много раз пришлось отвечать
