поможем.
Она говорила ровным голосом, как бы хотела ободрить, но меня ее слова не утешили. Не то чтобы я боялась смерти, все воспитанники Рашшамбара примирились с мыслью о своей кончине. Милость и справедливость Ананшаэля распространяется и на нас. Особенно на нас. Жрица, неготовая стать жертвой, – не жрица, а просто убийца. Я уже тогда это понимала. Меня пугала не смерть, а провал. Я давно привыкла, что мне легко дается наука Ананшаэля; несправедливым казалось споткнуться вдруг на таком неожиданном и непреодолимом препятствии.
– А кто будет судить? – тихо спросила я.
– Судить?
– Да. Любовь или нет. Кто решает?
– А… – Отведя взгляд от безмерности ночи, Эла обернулась ко мне. – Мы с Коссалом вместе.
– А если я солгу?
Жрица поцокала языком:
– Вообще-то, мы рассчитываем на некоторое благочестие испытуемых.
– Все благочестие уложится в груду тел. Чем меня всегда восхищал наш бог: он не терпит лжи. Если женщину покинула жизнь – ее больше нет. А вот с любовью… – Я досадливо вздохнула. – Ее кто угодно может подделать. Без фальши ее и не бывает.
– Сказала ни разу не любившая девушка.
– Откуда тебе знать? – упорствовала я. – Вот я найду кого-нибудь и скажу, что влюблена, и стану этого держаться – и откуда тебе знать?
– Любовь обладает определенным обликом, прорастает в нас особенным образом. Это между нами.
– Ты жрица смерти или поэт, Кент тебя поцелуй?
Я тут же пожалела о своих словах. Эла была всего десятью годами старше меня, всего десять лет, как сама прошла Испытание, но успела войти в рашшамбарские легенды. В двадцать восемь она, исполняя одно из непостижимых повелений нашего бога, отправилась в Бадрикаш-Раму, проникла за древние несокрушимые стены дворца Вечерних Волн, проскользнула мимо стражи сумерек и задушила старшего из князей манджари. Многие полагали это благочестивое предприятие невозможным, а она следующей ночью вернулась за его братом. И в благочестии такой женщины я усомнилась! Я почти готова была к тому, что она сбросит меня с обрыва. А Эла вместо того захихикала.
– Хотелось бы верить, что одно другому не помеха. И третьему тоже. Ночь в сплетении чьих-то рук не умалит моего преклонения перед богом. Можно держать лезвие у горла женщины… – Неуловимым движением выхватив нож из ножен, она прижала его к моей коже; ее темные глаза сверкнули звездами. – И в то же время никто не мешает тебе ее поцеловать, коли есть охота.
На долю мгновения мне подумалось, что она так и поступит. На долю мгновения мне представилось, что мы не стоим на вершине горы, а плывем в пустоте за ее краем, качаемся на волнах тьмы, или не качаемся, а падаем в неосязаемом скольжении воздуха по коже. Такова истина Ананшаэля: мы умираем – все и всё время. Рождение – это шаг за край. Вопрос только, чем мы займемся в падении.
Казалось, глаза Элы отвечали на мой вопрос, просто я не умела понять ответа. А потом клинок так же мгновенно исчез, скрылся в ножнах на ее поясе. Она не шагнула от меня, но как бы отдалилась,
