налоги и неоплатные долги, на свою крайнюю бедность и скудость, в них нет обычных просьб о помощи и милостыне. Досифей ни на что не жалуется, ничего не просит для себя, и самый тон его грамот не искательно-просительный, не смиренно угодливый, имеющий в виду расположить к более щедрой подачке, а авторитетно назидательный тон учительного верховного архипастыря, имеющего в виду только интересы веры, интересы Вселенского Православия – он только поучает, советует, предостерегает и царя и патриарха, вовсе не заботясь о том, понравится им это или нет. Самые его поучения и назидания не общие только места, они не отвлеченны и беспредметны, а имеют ближайшее отношение к совершавшемуся тогда в русской жизни, с чем, как видно, Досифей из своего далека был знаком хорошо, потому что все происходившее тогда на Руси он считал не чуждым и далеким, а близким себе, к чему он хотел стать в определенные отношения. Если он поучает царя твердо хранить заветы отцов и все церковные обычаи, не допускать в них ни малейших даже перемен и каких-либо нововведений, если он предостерегает царя от юго-западных русских выходцев, по большей части воспитанников латинских школ, и советует ему даже совсем запретить им въезд в Московское [С. 251] государство, если он похваляет царя за устройство в Москве именно греческой школы и энергично наставляет Московского патриарха всеми мерами охранять свою паству от латинских книг и всякого иноверного западного влияния, то все это было строго соображено с происходившим тогда в Москве. Здесь шла в то время ожесточенная борьба латинского и греческого направлений, которая напряженно велась и по поводу церковных вопросов (например, о времени пресуществления Святых Даров), и по поводу устройства в Москве школы (вопрос шел о том, какой язык должен преобладать в московской школе – греческий или латинский, на который представители греческого и латинского направлений отвечали различно), и по поводу некоторых других вопросов (например, о пользовании латинскою Библией). Досифей, как видно, хорошо был осведомлен обо всем этом, и потому своими грамотами царю и патриарху он имел в виду поддержать и подкрепить греческую партию в Москве, доставить ей перевес над латинствующими киевлянами, их учениками и последователями в Москве. Это Досифей и выразил в своих грамотах, и вместе с тем сразу дал понять в Москве, что он не намерен и на будущее время быть безучастным только зрителем происходящего в Москве, особенно в церковной сфере, что он не простой только слуга русского правительства и покорный ревностный исполнитель всех его предначертаний и желаний, а один из верховных архипастырей Вселенской Церкви, к голосу и мнениям которого должно прислушиваться и московское правительство. Раз поставив себя в такое отношение к московскому правительству и русской церковной жизни, Досифей твердо держался его и во все последующее [С. 252] время, не стесняясь при случае высказывать по тому или другому поводу свое мнение и суждение, хотя бы оно могло и очень не понравиться кому-либо в Москве. Это вскоре показал он