этого услышала:
– Очень проникновенная речь о твоей любви к работе. Как твой начальник, я очень впечатлен. Чувствуешь, как сильно? Так что черт с тобой, можешь ехать, раз тебя так сильно волнуют львы. Но с одним условием, Саша. Никогда не оставайся наедине со мной, не нагибайся и, черт возьми, сделай так, чтобы на тебе всегда было достаточно одежды. Я не тот, кого ты можешь дразнить без всяких последствий. А если нарушишь условия, то вылетишь из экспедиции, как пробка. Ясно? – Он еще крепче сжал волосы, запрокидывая мою голову еще сильнее.
– Это три, – выдохнула я.
– Что? – моргнул Одинцов.
– Ты сказал, что я могу поехать с одним условием, а вместо этого назвал целых три!
– И не переходи со мной на «ты»!
– Уже четыре!
– Ты невыносима!
– А ты не умеешь считать! – выкрикнула я.
И в тот же миг он поцеловал меня.
Ее волосы слегка волнистые, блестящие, а еще скользят между пальцем, как самый настоящий шелк. С наслаждением наматываю их на кулак, может быть, чересчур сильно, но сейчас она довела меня. И я намерен сделать так, чтобы она наконец-то заткнулась.
Несносная девчонка запрокидывает голову. Продолжает дразнить приоткрытыми розовыми губами. Выглядит она довольной, все-таки добилась того, чтобы я опять прикоснулся к ней.
Снова.
А я так старался держаться как можно дальше от нее. И не хотел касаться снова, но ничего не вышло. Стоило ей убежать из ресторана, и я сорвался. Устремился совсем не за сыном, который ушел в другую сторону. Мириться со своей девушкой Адам явно не собирался.
Бросив Алене, чтобы ждала меня в ресторане, я кинулся на выход. Пусть думает, что я за сыном. Но совсем не с ним меня как будто соединяет невидимый канат, который тянет меня, как упрямого осла следом. За ней. Куда она – туда я.
И вот я здесь, в метро, куда не спускался уже лет пять, как чертов бедный студент, выслушиваю от нее какой-то бред про возраст и пенсионеров. Надеялся, что еще смогу уговорить от поездки, но стоило ей заговорить о львах, и это уничтожило мою решимость.
Одной из немногих женщин моей жизни, с которой я до хрипоты обсуждал поведение больших кошек, была Зина. Но с ней я никогда не хотел сделать и десятой доли того, что хочу рядом с белобрысой Александрой. Почему так?
Только поцелуем я могу наконец-то заткнуть ей рот, потому что ее дерзость затмевает разум так же, как сладкий дым самокруток, которые курят пигмеи.
Когда я веду языком по приоткрытым для меня губам, остальной мир меркнет. Перестает иметь хоть какое-то значение, и все мои чувства сосредотачиваются на женщине, которую я держу в своих руках. Сколько времени я пытался убедить себя, что в свои девятнадцать она еще ребенок? Скорее я сам бы состарился, чем убедил себя в этом.
Тщетно.
Ее поцелуй отвечает за нее, она – женщина. Желанная, отзывчивая, невыносимая, хрупкая.
От удивления она ахает прямо мне в губы. Замирает,
