и благородного джентльмена, чем он. Под его защитой даже самая прекрасная и самая одинокая женщина в мире была бы в полной безопасности, словно принцесса из сказки, запертая в высокой башне, ключом от которой владел бы лишь неуловимый змий. Когда я вошла, в комнатах не было ни души, если не считать великолепного ньюфаундленда. При виде меня пес тут же встал, содрогаясь всем своим лохматым телом, сел прямо передо мной и протянул огромную лапу, непрестанно виляя хвостом в самой дружелюбной манере. Я тотчас же ответила на такое сердечное приветствие и, гладя его по благородной голове, гадала, откуда этот зверь взялся: хотя мы посещали мастерскую синьора Челлини каждый день, здесь никогда не было ни намека на этого величественного кареглазого компаньона на четырех лапах, ни единого упоминания о нем. Я села, и пес тотчас лег у моих ног, то и дело поглядывая на меня нежным взором и виляя хвостом. Рассматривая знакомую комнату, я заметила, что картина, которой я так восхищалась, прикрыта восточной материей, вышитой золотыми нитями и шелками разных блестящих цветов. На рабочем мольберте стоял большой квадратный холст, уже подготовленный, как я решила, для того, чтобы запечатлеть на нем мои черты. Утро выдалось невероятно теплым, и, хотя окна и стеклянные двери оранжереи широко отворили, воздух мастерской показался мне очень душным. На столе я заметила искусный графин из муранского стекла, в котором соблазнительно поблескивала прозрачная вода. Поднявшись со стула, я взяла с каминной полки старинный серебряный кубок, наполнила его прохладной жидкостью и уже собиралась отпить, как вдруг кубок вырвали у меня из рук, а слух мой поразил голос Челлини – обычно спокойный, он вдруг стал внушительным и властным.
– Не пейте, – сказал он. – Вы не должны! Вы не посмеете! Я запрещаю!
Я смотрела на него в немом изумлении. На его бледном лице от едва сдерживаемого негодования сверкали большие темные глаза. Мало-помалу ко мне возвращалось самообладание, и я спокойно сказала ему:
– Запрещаете, синьор? Очевидно, вы забылись. Что плохого я сделала, просто налив себе стакан воды в вашей мастерской? Обычно вы более радушны к гостям.
Пока я говорила, лицо его переменилось: к щекам прилила кровь, взгляд смягчился – он улыбнулся.
– Мадемуазель, прошу простить меня за резкость. Вы правы – я на мгновение забылся. Однако вы были в опасности, так что я…
– В опасности? – воскликнула я недоверчиво.
– Да, мадемуазель. Это, – он поднес графин из муранского стекла к свету, – не просто вода. Если вы посмотрите на нее на свету, то заметите особенности, которые убедят вас в моей правоте.
Я сделала, как он велел, и, к своему изумлению, увидела, что жидкость ни на секунду не оставалась в покое. Казалось, в самом центре графина происходит какое-то внутреннее бурление, время от времени в жидкости вспыхивали интересные пятнышки и полосы малинового и золотого цветов.
– Что это? – спросила я и добавила, улыбнувшись: – Вы владелец образчика знаменитой аквы-тофаны?
Челлини
