Агата рядом, просто не хочет говорить.
– Сколько тебе еще здесь сидеть?
Молчание тянулось так долго, что Урсула решила уже, что Гвиннер не ответит, но та все-таки произнесла:
– Три дня.
Голос у нее был сиплый – то ли ревела, то ли кричала… Но если бы кричала, Урсула бы услышала. Или нет? В этом доме были толстые стены.
– Иголка вышла? – вдруг раздался вопрос из-за двери.
– Да, – осторожно ответила Урсула. Сама не понимала, чего боится – наверное, того, что Гвиннер расстроится и попытается подсунуть ей еще одну. Но вместо этого девочка сказала:
– Это хорошо. Я не хотела тебя убивать.
– А я не хотела тебя тогда бить.
Вот так вот: одна не хотела, но едва не убила, другая тоже не хотела, но не сдержалась…
– Тебе там страшно? – спросила Урсула шепотом.
– Не очень. Сначала я боялась, потом прошло. Ауэрхан сказал, что страх можно пересидеть. Тут тепло, и голоса слышны хорошо. Только писать хочется.
– А судно тебе дали?
– Забыли.
Урсула помешкала немного, потом сдвинула засов и распахнула дверь. Гвиннер сидела в золе, вся перепачканная, растрепанная, но на удивление собранная и спокойная. Подняла голову и посмотрела вопросительно, не решаясь двинуться.
– Пошли, я отведу тебя в уборную, – решительно сказала Урсула. – На самом деле никто не собирается держать тебя тут три дня. Берте же нужно готовить.
Интерлюдия
Бо́льшая часть жизни Кристофа Вагнера, нового слуги величайшего из всех некромантов и алхимиков, проходила в разъездах. А где разъезд – там сборы. А где сборы – там работа.
Нельзя сказать, что Кристоф не любил работу. Скорее он ее презирал. Труд существовал для простаков, которые в жизни ни в чем не преуспели. Они плыли по течению, как опавшие листья осенью, а затем смиренно тонули, растворяясь в придонном иле. Себя же Кристоф считал непригодным для такого существования. Он явно был рожден для богатства и роскоши, для отличного вина, пуховых перин, породистых лошадей и охоты. Вот только случайно появился на свет в неподходящей семье. Отец и старшие братья, пока не разъехались кто куда, все время пропадали в мастерской, а матушка и сестры день-деньской шили, стирали, готовили… За ужином они вздыхали, распрямляли натруженные спины и с гордостью обсуждали, кто сегодня больше времени провел за работой. Кристоф же считал такие разговоры неприличными.
Теперь он наконец попал в нужное общество, где сумеют оценить его таланты по достоинству! Доктор Фауст и Мефистофель никогда не говорили о работе. Вместо этого они обсуждали места, которых Кристоф не видел, людей, которых он не знал, и тайны, в которые его не собирались посвящать. Все же он очень быстро выяснил, что Доктор совершил страшный грех и продал душу дьяволу, а Мефистофель – это демон, приставленный, чтобы помогать ему в изысканиях. Очень подробно Кристоф расспросил Фауста об условиях
