я отдала бы все, что есть у меня, кроме сына, чтобы вы стали счастливой матерью, как я.
Вдова Невера промолчала.
– Я бедна, – продолжала Мадлен, – и до моего поступления на службу к вашей светлости моему маленькому Шарло часто не хватало самого необходимого. О, если бы я могла отплатить вашей светлости за все то, что ваша светлость сделала для меня!
– Вам что-нибудь нужно, Мадлен?
– Нет! Нет! – воскликнула камеристка. – Речь идет только о вашей светлости. Этот семейный совет…
– Мадлен, я запрещаю вам упоминать о нем.
– Ваша светлость, – умоляюще промолвила Мадлен, – любимая моя госпожа, даже если вы скажете, что прогоните меня…
– Я прогоню вас, Мадлен.
– Я все равно исполню свой долг и спрошу: «Ваша светлость, хотите ли вы обрести свое дитя?»
Принцесса вздрогнула, побледнела и вцепилась обеими руками в подлокотники кресла. Она привстала. В этот момент у нее упал носовой платок. Мадлен наклонилась, чтобы поднять его. При этом она задела карман своего передника, и раздался звон. Принцесса вперила в нее холодный, незамутненный взгляд.
– У вас в кармане золото, – негромко бросила она.
И, словно забыв о своем высоком происхождении и о надменности, присущей ее натуре, принцесса, подобно обычной женщине, охваченной подозрением и желающей подтвердить его, засунула руку в карман к Мадден. Камеристка, сложив руки на груди, заплакала. Принцесса вытащила пригоршню золота: с десяток двойных испанских пистолей.
– Господин Гонзаго недавно приехал из Испании, – промолвила принцесса.
Мадлен упала на колени.
– Ваша светлость! Ваша светлость! – со слезами восклицала она. – Благодаря этому золоту мой Шарло выучится. А тот, кто дал мне его, тоже приехал из Испании. Богом заклинаю вас, ваша светлость, не прогоняйте меня, прежде чем не выслушаете!
– Ступайте! – приказала принцесса.
Мадлен пыталась умолять. Но принцесса властным жестом указала ей на дверь и повторила:
– Ступайте!
Камеристка вышла, и принцесса упала в кресло. Она сидела, закрыв лицо белыми сухими ладонями.
– А ведь я готова была полюбить эту женщину! – чуть ли не простонала она. – Никому! Никому! – повторяла она, и в голосе ее звучал ужас одиночества. – Господи, сделай так, чтобы я не верила никому!
Некоторое время она сидела, спрятав лицо в ладони, и вдруг из груди ее вырвалось рыдание.
– Дочь моя! Доченька! – душераздирающе выкрикнула она. – Пресвятая Дева, я хочу, чтобы она умерла! Уж тогда-то я встречу ее подле тебя.
Подобные бурные приступы были редки у этой угасшей натуры. Когда они проходили, несчастная женщина долго чувствовала себя разбитой. Прошло несколько минут, прежде чем она перестала рыдать. Обретя наконец голос, принцесса взмолилась:
– Смерти прошу! Иисусе, Спаситель,
