учна, а вот опера Дж. Верди «Фальстаф», написанная на ее основе, гениальна. «Поэтому предлагаю перейти ко второй части нашей лекции», – сказал с кафедры Оден и достал проигрыватель с пачкой грампластинок. В аудитории зазвучал Верди.
Неизвестно, как относились к Одену его студенты; в то время он еще не был «великим поэтом XX века», срок его пребывания в Штатах сводился к семи годам, и только последний из них он прожил в качестве гражданина этой великой страны. но ведь и Набоков еще не был автором «Лолиты», когда устраивал представления на собственных лекциях. единственным человеком, который подошел к Одену после лекции, был Алан Ансен. Он предложил помочь донести стопку пластинок, Оден согласился. По дороге они разговорились. Оказалось, что Ансен пишет курсовую работу по обширному поэтическому опусу Одена «море и зеркало» и зачитывается ранней лирикой поэта, напечатанной в издательстве «Рэндом Хаус». По поводу переложения литературных сюжетов для оперы Ансен заметил, что на этом поприще Верди знавал и провалы – «…взять хотя бы „Эрнани“ Гюго», – и процитировал Одену на память фрагменты из других пьес Шекспира. Это было неожиданно смело и в духе самого Одена. Вскоре они подружились, если так можно выразиться о людях разных поколений, культурных традиций и – возможно – разной сексуальной ориентации.
Оден стал часто приглашать Ансена после лекции – посидеть в баре или зайти на рюмку хереса к нему домой. В то время Оден, расставшись со своим любовником Честером Каллманом, жил анахоретом, и Ансен поначалу просто скрашивал вечера поэта. Постепенно молодой человек стал выполнять некоторые обязанности литературного секретаря. именно Ансен перепечатал на машинке раннюю версию сборника эссе Одена «Рука красильщика» и рукопись либретто к опере Стравинского «Похождения повесы». Он же помог Одену в работе над антологией английской поэзии и древнегреческой литературы.
Все это время Ансен не расставался с блокнотом. Он записывал лекции Одена, но по мере сближения стал фиксировать и его повседневные разговоры. случалось это, как правило, во время таких вот посиделок в кафе или дома под красное сухое или мартини, когда речь Одена приобретала афористичный блеск и точность, а Ансену оставалось только вовремя подавать реплики и стенографировать. можно сказать, что «Застольные беседы» (Table Talk) с Оденом – это еще и шедевр ручного труда в эпоху, когда магнитофон не стал бытовой техникой. Время их активного общения, однако, довольно быстро подошло к концу. В 1947 году Оден помирился с Каллманом, уехал за океан и пути собеседников разошлись. Оден все чаще проводил время в Европе – на острове Искья (Италия) и в Австрии. Ансен тем временем сблизился с битниками и Берроузом, его все больше увлекала их стилистика. несколько раз они с Оденом встречались – в Афинах и в Венеции. с 1967 года Ансен раз в год на неделю заезжал к Одену и Каллману в австрийский Кирхштеттен. В 1970 году они втроем совершили паломничество в Иерусалим и больше уже не виделись – через три года великий поэт и мыслитель XX века, У. Х. Оден, умер.
Рукопись Table Talk тем временем оказалась в нью-йоркской публичной библиотеке. ею все чаще пользовались исследователи творчества Одена, ссылаясь в работах на те или иные высказывания поэта из рукописи Ансена. Вскоре встал вопрос об издании самой рукописи – что и было сделано в 80-е годы. К моменту публикации Table Talk уже существовали «диалоги с Оденом» Ховарда Гриффина. Правда, мыслитель и писатель Гриффин играл в них роль равноправного собеседника и подобная ситуация – как и присутствие диктофона – настраивала Одена на ответственный разговор о «важных вещах». другое дело – Ансен. с ним Оден мог не церемониться. с Ансеном Оден разглагольствовал по собственному усмотрению – а что там записывает этот парень, бог знает. В ту одинокую пору жизни ему нужен был собеседник, «уши» – чтобы формулировать и шлифовать, проговаривать мысли. Роль Ансена сводилась к провокационным вопросам, которыми он просто подливал масла в огонь оденовского красноречия. Когда Table Talk был издан, критики деликатно намекнули, что великие поэты бывают в обычном разговоре чудовищными болванами, так что не следует принимать высказывания Одена слишком всерьез. литературный аналитик и не мог бы поступить иначе. Однако простой читатель помнит, что мы имеем дело с сырым материалом разговорной речи, которая не допускает полутонов и автоматически стремится свести любое высказывание к максиме. Table Talk – это и есть такая автоматическая, спонтанная речь. источник ее радикализма, однако, не в том, что автор не понимает предмета, о котором говорит, а в том, что, наоборот, знает предмет разговора слишком хорошо и теперь, за рюмкой, может позволить себе свести серьезную мысль к двум фразам провокационного свойства. Что в характере не только поэтического мышления, но и самого Одена, который до конца жизни оставался поклонником другого великого «афориста» – Оскара Уайльда.
Если классические «диалоги» – «с Оденом», «со Стравинским», «с Бродским» – выстраивают контекст внутри самих себя, то текст Table Talk в этом смысле абсолютно беспомощен, а потому часто работает против своего автора. Комментарий же способен «оперить» высказывание Одена контекстом, поскольку почти каждое
