ках её глаз прячутся жемчужинки слёз.
– Вираг, – отвечаю я. – Если повезёт.
Губы Бороки изогнулись.
– Хотя, думаю, на полпути Охотники устанут от её болтовни о погодных знамениях да и сбросят в Чёрное Озеро.
– Ты же не всерьёз это.
Конечно, не всерьёз. Никому я не пожелаю столкнуться с Охотниками, сколько бы меня ни пороли, как бы жестоко ни ругали, сколько бы часов я ни выковыривала холодный гуляш из вчерашних кастрюль. Но проще было не любить Вираг, чем волноваться о том, что я могу потерять её.
Ветер усиливается, донося до нас голоса других девушек – серебристый звон, совсем как у костяных колокольчиков, висящих у хижины Вираг. Они поют, чтобы усилить свой дар ковки, как это делал великий герой Вильмёттен, когда создавал меч богов. А когда песня затихает, стихает и звон их стали. Почти не осознавая, я двигаюсь к ним, чувствую, как качнулись лук и колчан со стрелами у меня за спиной. Вместо того чтобы слушать их слова, я смотрю на их руки.
Они потирают ладони, сначала осторожно, потом всё более яростно, словно собираются содрать с себя кожу. К тому времени, как песня заканчивается, в руках у каждой девушки – небольшой железный кол, такой же гладкий и крепкий, как те, что могли бы выйти из пылающего кузнечного горна. Борока замечает мой взгляд… замечает мою тоску оставленности, которую видела у меня на лице уже сотни раз. Шепчет:
– Не обращай на них внимания.
Ей-то легко говорить. Если бы бог-отец Иштен прямо сейчас обратил бы свой улыбающийся лик к лесам, то увидел бы вылинявшую серую и желтовато-коричневую радугу, размазанную по зелёным зарослям ежевики. Их волчьи плащи мерцают даже в угасающем солнечном свете, и отдельные волоски кажутся почти прозрачными. Зубы мёртвых животных, всё ещё полностью целые, образуют арку над головой каждой девушки, словно зверь собирается их съесть. Волчий плащ Бороки – цвета белёной охры, цвета целительницы.
Но если бы Иштен посмотрел на меня, то увидел бы плащ из простой шерсти, тонкий, небрежно мною залатанный. Я всегда чувствую унизительную тяжесть этого плаща, словно облачена в собственную неполноценность. Поворачиваюсь к Бороке, чтобы ответить, но тут же слышу за спиной приглушённое хихиканье, и в нос ударяет запах чего-то горелого.
Резко разворачиваюсь; мои волосы охватывает голубое пламя. Едва сдерживаю крик. Мои бессильные руки взлетают вверх потушить огонь. Всё, что они хотят от меня, – распахнутые от ужаса глаза, – и они это получают. Огонь гаснет прежде, чем я успеваю осознать это, и я быстро направляюсь к Котолин и её прислужницам.
– Мне ужасно жаль, Ивике, – говорит Котолин. – Дар творения огня трудно освоить. Должно быть, у меня рука соскользнула.
– Как жаль, что даже столь простой дар тебе так трудно освоить, – огрызаюсь я.
Мой ответ вызывает лишь новый взрыв смеха. Капюшон Котолин натянут на голову, волчья пасть искривлена в уродливом оскале, глаза – стеклянные, слепые. Её плащ точно такого же цвета, как и её волосы, – белый, словно брюхо карпа, или, если говорить мягче, – как первый зимний снег. Это цвет видящей.
Мне хочется сорвать её белоснежный плащ, заставить её смотреть, как я тащу его по грязному руслу реки. Крохотная немая часть меня хочет набросить этот плащ на плечи, но я знаю, что буду чувствовать себя просто обманщицей.
– Может, и так, – отвечает Котолин, пожимая плечами. – А может, другая девушка будет творить для меня огонь, как только я стану тальтош нашего селения.
– Вираг пока не умерла.
– Но, конечно, тебе я этого не поручу, Ивике, – продолжает Котолин, проигнорировав мои слова. – Это должен быть кто-то, способный зажечь больше, чем просто искорку.
– И исцелить больше, чем просто занозу, – добавляет Ихрис, одна из самодовольных членов её стаи.
– Или выковать хотя бы швейную иглу, – говорит Жофия, другая девушка из стаи.
– Оставьте её в покое, – заявляет Борока. – Никто из вас не должен быть таким жестоким, особенно в День Охотника.
Честно говоря, они не более жестоки, чем обычно. И, конечно же, они правы, но я никогда не доставлю им такого удовольствия – не признаю и даже не вздрогну, пока они будут перечислять мои неудачи.
– Но Ивике-то в День Охотника беспокоиться не о чем, правда же? – ухмылка Котолин, белозубая, злорадная – совершенное отражение волчьего оскала на её капюшоне. – Охотники забирают только девушек, наделённых магией. Жаль, что ни один из даров её матери ей самой не передался, иначе мы могли бы избавиться от неё раз и навсегда.
Слово «мать» обжигает сильнее синего пламени.
– Ты бы заткнулась.
Котолин улыбается, но, по крайней мере, молчит.
Если
