у меня и оставались сомнения, что он – принц, то его надменный раздражающий вид развеял их. Его слова кажутся отрепетированной придворной чушью. Но я не думаю, что брезгливые сладкоголосые принцы вообще должны становиться Охотниками. Им положено попивать вино в безопасности городских стен, в то время как другие люди, помельче, умирают за них.
– Так почему ты таскаешься по Форкошвару с этим массивным клинком на поясе? – с вызовом спрашиваю я.
Чувствую некоторое удовлетворение от того, как быстро с него слетает высокомерие. Гашпар отводит взгляд, и его лицо темнеет.
– С тем же успехом я мог бы спросить, почему существа, которых вы зовёте богами, не наделили тебя магическим даром, – медленно произносит он. – Но меня не интересует, что на уме у демонов.
Для любой другой волчицы это могло бы быть глубочайшим оскорблением. Но за что мне благодарить богов, кроме как за краткую зиму и зелёное обещание весны? Моя поверхностная вера не защитила меня ни от плети Вираг, ни от злобных насмешек Котолин, ни от Охотников, которые пришли за мной. Уж лучше я помолюсь Эрдёгу о быстрой и безболезненной смерти.
А может, мне и вовсе не следует молиться языческим богам. Моя рука невольно скользит в правый карман, выуживает золотую монету, и облегчение наполняет меня, когда я сжимаю её липкими пальцами.
Поднимаюсь на ноги. Сжимая кинжал в руке, подхожу к Гашпару и встаю справа, чтобы он мог смотреть на меня своим здоровым глазом.
– Что же ты будешь делать, Барэнъя Гашпар? – спрашиваю я. – Убьёшь меня на месте?
Принц встречает мой взгляд и выдерживает его. Слишком долго. Его чёрный глаз пылает, и я ненавижу его с новой силой. Ненавижу за то, что он стал рабом худших порывов своего отца, за его топор и чёрный шаубе Охотника, и за то, что он привязал меня к Пехти. Но больше всего ненавижу за то, что я боялась его, что он заставил меня почувствовать себя мёртвой даже до того, как это случилось бы.
Страха больше не было. Его пальцы крепче сжимают рукоять топора, но я даже не вздрагиваю. Я видела, как он сражается. Не то что я сама такой уж искусный воин, но если дело дойдёт до схватки – я выиграю.
В итоге Гашпар так и не поднимает своё оружие. Медленно, равнодушно моргает, потом спрашивает:
– Ты знаешь легенду о туруле?
Непонимающе смотрю на него, пытаясь осмыслить вопрос. Это так неожиданно, что моя хватка на рукояти ножа ослабевает. Хорошая бы получилась уловка, если он собирался убить меня. Но, взяв себя в руки, отвечаю:
– Конечно знаю. Это одно из множества сказаний Вираг. Но какое дело Охотнику до языческих легенд?
Гашпар извлекает из-за ворота своего шаубе кулон на серебряной цепочке. Сняв её, протягивает мне. Это небольшой диск из чеканного металла, на котором стоит печать Ордена Охотников – та же печать, что украшает нагрудник его коня. На переднем плане изображён символ Принцепатрия, трёхконечное копьё. Но за ним, выгравированные так слабо, что мне приходится напрягать зрение, я различаю
