аву, бессильно устилавшую потрескавшуюся землю. Смех один. Бабка Марьяна, горбатая, сморщенная, как кора вяза, но все еще звонкая, словно колокольцы в зимней упряжке, отходила взрослых мужиков полотенцем по спинам. Причитала она при этом, что таких дурней свет еще не видывал – надо же, вы б еще ковер перед лаумой[1] расстелили, как в княжеском тереме делают! Косари, ворча, будто сонные медведи, разошлись, но косы свои далеко убирать не стали. А ну как все же надо подготовить поле для чаровницы? Не приведи Сауле[2], еще разозлится и откажется помогать – что тогда делать?
Марьяна качала головой, повторяя присказку про дурней. В иное время вышеупомянутые незаметно вернулись бы обратно, тихонько окружили старушку и стали прислушиваться к ее трескучему ворчанию в надежде уловить хоть обрывок одной из многочисленных сказок. Не счесть, сколько чудесных историй помнила баба Маря. Но засуха выжгла любопытство из сердец людей. Поэтому Марьяна только щурила по-прежнему яркие синие глаза и ворчала.
Солнце медленно карабкалось к горизонту. Подростки, восседавшие на заборе, вдруг ссыпались с него спелым горохом и покатились-побежали по вымощенным досками улицам, а голоса летели впереди них, распахивая ставни и отворяя двери:
– Идет!
– Как идет? Пешком, что ли? – недоверчиво спрашивали деревенские друг у друга. – Чаровница – и пешком?
– Да нет, едет она, дядя Авдотий! На рыжем коне! Лохматом! – один из мальчишек остановился, бурно дыша и больше жестами, чем словами объясняя гончару его ошибку.
Гончар, тоже рыжий и кудрявый, расправил плечи и крякнул, оглаживая широкую бороду.
– На лошадке иное дело. Лошадкам отдых нужен, а там, глядишь, и задержится, успеем почет и уважение выказать…
Детские голоса уже звенели дальше по улице.
Марьяна выступала впереди нарядно одетых селян, по праву старшей встречая гостью. Они перешептывались и приподнимались на цыпочки, стараясь первыми углядеть чаровницу, и Марьяна усмехнулась: перед лицом чуда все люди ровно дети малые. Ворота чуть скрипнули, приветствуя лауму, и Марьяна поклонилась, досадуя на не к месту прихваченную спину.
– Лучом золотым тебе дорога, светлая лаума. Благодарю, что откликнулась на зов и пришла.
– Как же иначе, бабушка, – отозвался Марьяне звонкий девичий голосок, и худые жилистые руки помогли ей разогнуться. Горячие ладони погладили старую женщину по спине, и она тихо охнула от щекотки, что прокатилась по жилам, вымывая боль и привычную, уже не замечаемую скованность движений. Марьяна осторожно выпрямилась и заморгала. Солнце… Просто солнце слишком яркое. Не следует лужицей растекаться на глазах у всей деревни, а то почувствуют волю и распустятся совсем…
Лаума – молоденькая, с двумя тонкими косичками цвета молока и васильково-голубыми глазами – хитро улыбнулась Марьяне, сморщив конопатый нос, но тут же посерьезнела и отстранилась. Прокашлялась, оправила простое платье из небеленого полотна и обвела взглядом взволнованных людей. Чем больше лиц она видела, тем синее становились ее глаза и строже лицо. Когда она закончила осмотр, Марьяна поняла, что ошиблась – перед ней стояла не девочка, но взрослая женщина, немало успевшая повидать за жизнь.
– Совсем плохо дело? – быстро спросила лаума. Люди, приготовившиеся к долгим рассказам, поначалу не поняли, переглянулись испуганно. Постепенно, один за другим они стали выкрикивать кто слово, кто два. Марьяна не мешала. Лаума слушала – всех разом и каждого по отдельности. Ветерок трепал подол ее платья, украшенный зеленой обережной вышивкой, и Марьяне показалось, что вместе с ветром синеглазую стал окружать туман. Повеяло прохладой. Коснувшись щеки, старая женщина растерла между пальцев мелкие капли, осевшие на коричневой от загара коже. Вздохнула тяжело, нервно дернув сухим горлом, а лаума уже выпустила ее руку и пошла в сторону Поляны, продолжая слушать деревенских.
– Земля потрескалась, аж звенит под ногами…
– Урожай-то, урожай! Чем зимой кормиться будем?
– Я на продажу репу ращу, с чего мне траты покрывать?
– А у нас вся Поляна высохла!
Синеглазая водяница присела на корточки перед выкрикнувшим последнюю фразу малышом и опустила руки ему на плечи:
– Не бойся. Вы сделали все возможное, юные храбрые защитники. И я пришла, чтобы помочь спасти вашу страну. Ты ведь мне веришь?
Малыш, который еще минуту назад обиженно выпячивал губу и размазывал липкую надоедливую пыль по щекам, просиял улыбкой и закивал. Лаума выпрямилась и огляделась: перед ней расстилалась Поляна. Только теперь она была жалкая, бурая, выжженная злым солнцем и беззвучно плачущая о дожде. Князь-суслик давно убрался в новые земли. От жуков-оленей остались только хрупкие панцири, рассыпанные возле гнезда. Где-то позади молодой ведьмы обреченно склонили
Лаума – в мифологии народов восточного побережья Балтийского моря ведьма, которая ночами душит спящих, насылает кошмары и подменяет детей.
Сауле – богиня солнца в балтийской мифологии.
