Они хорошо знали продолжение.
– Я на морозе и ледяном ветру стирала пеленки. Руки у меня покраснели, с них потом слезала кожа, а пальцы опухли.
Броня продемонстрировала гостю руки с чуть искривленными пальцами с опухшими суставами, но довольно ухоженные – и продолжила:
– Мы голодали! А Фрида была такой худенькой! Ножки и ручки как спички! Она все время хотела есть и постоянно болела. В одной гостинице, где мы жили, нам встретился врач. Он лечил нас бесплатно, потому что мы были из России. Откуда бы у нас взялись деньги на доктора? Однажды он сказал мне: «Каждый день давайте дочери столовую ложку рыбьего жира!» И мне приходилось этот самый рыбий жир воровать у соседей, чтобы моя доченька вконец не исхудала, не заболела, не умерла! Да, кухня там была общей, поэтому я могла красть! Не один и не два раза, а три или четыре раза отливала я из большой соседской бутылки. Сейчас как вспомню – сразу стыдно делается!»
Это были главные воспоминания о младенчестве Фриды, которые ей постоянно пересказывали: стирка на морозе, измученные руки, жалостливый врач и украденный у соседей рыбий жир.
– По ночам, – продолжала Броня, – я обливалась горючими слезами, но днем мои близкие всегда видели только мою улыбку.
Май 1924, Юксек-калдырым
Эмма держала Фриду за руки и вальсировала, но той было трудно поспевать за сестрой, хоть она и старалась как можно быстрее перебирать маленькими ножками и даже подпевать ей, повторяя непонятные слова песни: «Тум-бала, тум-бала, тум-балалайка, тум-бала, тум-бала, тум-балалайка…»
Но тут Эмма закружилась так быстро, что Фрида упала на покрытый циновкой пол, ударилась и заплакала.
– Ой-вей изт мир![25] Фридушка, ты ушиблась? – Броня влетела в комнату, словно молния. – Ах, деточка моя! Смотри, что я дам тебе, не плачь, моя дорогая. Все уже прошло.
Мать наклонилась, подняла девочку, а затем сердито сказала Эмме:
– Я предупреждала тебя, не вздумай кружить сестру как сумасшедшая! Кто так играет?
– Ну мама! Нам так весело было! Ты разве не слышала? Она смеялась громче меня.
– Ну и что! Она еще очень маленькая! Одна кожа да кости.
Фрида тем временем утерла нос рукой и, догадавшись, что мать ругает старшую сестру, протянула ей эту самую руку:
– Эммочка, давай еще потанцуем!
Эмма победно посмотрела на мать:
– Ну вот! Видишь?
Фриду мутило от таких танцев, она бы препочла тихонько играть в углу со своей однорукой куклой. Но она не могла спокойно смотреть, как ругают сестру, вообще не любила, когда кто-то расстраивается.
Мать глубоко вздохнула. Сколько помнила себя Фрида, мать постоянно вздыхала, но в последнее время вздохи участились.
По ночам Фрида, лежа в их общей комнате, слышала, как родители разговаривают вполголоса, и голоса их всегда звучат так, будто они на что-то жалуются. Часто доносились слова «безденежье, чужбина,
Причитание, смысл которого можно перевести как «Ой, горе мне!» (
