смерть в воде. Иногда я тонул сам; это было жутко, но другие сны оказывались еще ужаснее. Я беспомощно стоял на кирпичной набережной и смотрел, как Эвру бьется в черной ледяной воде; зная, что он сейчас утонет; зная, что не смогу ему помочь. Я проснулся до рассвета, но испытал не досаду, а облегчение.
Я поднялся с постели в темноте, оделся на ощупь. Лишь войдя в крошечное миченмейре, святилище, которое я устроил в своей кладовке, я зажег свечи – семь свечей, одну за другой, – совершая безмолвный обряд, который знал с детства.
Мои бабушка и дед из семьи Велверада были последователями особого религиозного учения; меня посвятили в его таинства в тринадцать лет, незадолго до начала служения Улису. Мы считали, что Улис – ненастоящее имя бога смерти, снов, зеркал и луны. Его истинное имя произносили вслух только во время посвящения ребенка. Мы поклонялись ему молча, в свете семи свечей. И сейчас, следуя безмолвному ритуалу, я опустился на колени перед алтарем, который сделал из старого туалетного столика. Столик был задрапирован черным сюртуком, изношенным настолько, что его невозможно было носить. На столе лежала единственная драгоценность, которой я владел, – прядь длинных шелковистых волос Эвру, ослепительно белая, как лунный камень. Я бессовестно украл ее после того, как Эвру остригли перед казнью. Я не имел права на этот локон, но не расстался бы с ним даже по приказу императора.
Я звал его Эврин – так называют белых оленей размером с мастифа, которые живут на юге и иногда забредают в пшеничные поля. Он никогда их не видел, и я рассказывал ему о них, описывал их длинные стройные ноги, огромные лучистые глаза. На них не охотятся – они являются священными животными религиозной секты гоблинов, имеющей большое влияние в приграничных округах. Эти пугливые животные выходят только по ночам, но если у наблюдателя хватит терпения ждать неподвижно, олени рано или поздно приближаются, и можно рассмотреть даже крапинки на их шкурках – белые на белом. Олени пасутся, опустив головы к сочной траве и время от времени настораживаясь. Если их что-то пугает, они убегают с удивительным проворством, быстрее любой лошади. Эвру, длинноногий и застенчивый, и в самом деле был очень похож на эврина. Если бы только он решился убежать, пока у него еще оставалась такая возможность…
Я потер лицо ладонями и, мысленно повторяя Молитву Сложенных Рук, задул свечи, смиряясь – вернее, пытаясь смириться – с тем, что прошлое ушло навсегда и его нельзя изменить.
Завтракал я в чайной «Мечта рыжего пса». Повар, уроженец Бариджана, хорошо готовил традиционное блюдо, ослав; изысканный чай у них получался ужасно, зато купаж под названием «Чай Авиатора» был таким крепким, что с его помощью можно было бы накрахмалить воротничок. В то утро я как раз нуждался в крепком чае для того, чтобы прогнать туман из головы, прогнать сны и воспоминания о глазах Эвру.
После завтрака я решил сэкономить на трамвае и пошел пешком. Вышел из Квартала Авиаторов, срезал путь до Мостовой улицы и поднялся на холм, в район Верен’мало – Старого Города, где располагались высокие внушительные правительственные здания, в том числе суд. Мне предоставили тесный кабинет
