стальную дверь, после чего я расписался в книге регистрации посетителей. За всю историю тюрьмы была совершена лишь одна попытка побега отсюда, но и она закончилась неудачно.
Встреча с Абелем проходила в тесной и узкой каморке. Я сразу же решил для себя, что в таких условиях крайне затруднительно вести свободную беседу, и впоследствии, насколько это было возможно, встречался с ним в корпусе федеральных служб Бруклина. Помимо других преимуществ, которые давало новое место наших свиданий, оно, вероятно, заставляло Рудольфа чувствовать себя «почти как дома», когда из окна открывался вид на хорошо знакомую Фултон-стрит.
При нашей второй встрече Абель, как мне показалось, вел себя уже гораздо более раскованно в обществе назначенного судом адвоката. Когда мы сели, я сказал:
– Не хотел бы внушить вам никаких ложных надежд, но, по моему мнению, начало стало для нас весьма конструктивным.
После чего рассказал ему о полученных письмах, телефонных звонках, как и о вполне благоприятных газетных публикациях, появившихся по следам моей первой пресс-конференции.
– Во мне крепнет уверенность, Рудольф, что вам пойдет на пользу характерная для американцев склонность к честной игре. Каждому из нас нравится видеть, когда любому человеку гарантирован справедливый суд, к каким бы общественным кругам подсудимый ни принадлежал.
Он ответил:
– Знаю. Я ведь прожил среди вас достаточно долго. Но меня беспокоит реакция желтой прессы.
Затем я кратко отчитался о проделанной работе и сказал ему, что в соответствии с согласованной нами линией защиты, исполненной чувства собственного достоинства, я не хотел бы его появления в суде или перед камерами фотографов до тех пор, пока он не будет выглядеть наилучшим образом. Это означало необходимость сменить одежду. Я переписал все нужные размеры и пообещал приобрести новый гардероб, приодев его с головы до ног.
– Какой костюм вы желали бы носить? – спросил я.
– Предоставлю выбор вам самому, – ответил он, а потом с улыбкой добавил: – Быть может, мне следует выглядеть преуспевающим юристом с Уолл-стрит? Хотя лучше будет, если вы просто купите мне серый фланелевый костюм с жилеткой.
Мы оба рассмеялись, однако я и сам подумывал о чем-то подобном.
Следующим пунктом нашей повестки дня стал список вопросов относительно его интереса к искусству. Список передали мне журналисты, и мы согласовали подходящие варианты ответов. Многие репортеры хотели знать, насколько негативно на его развитие как живописца повлияла партийная дисциплина. Этот вопрос он оставил без ответа. Зато охотно назвал своих любимых художников: Рембрандта и Хальса.
Картины самого Абеля никогда не выставлялись в Америке, но вот портрет Эмиля Голдфуса был вывешен в зале Национальной академии дизайна в феврале 1957 года и находился в экспозиции месяц. Выполненный
