всего я не смог бы вступить в контакт с посольством СССР без предварительных консультаций с официальными лицами США. Пришлось объяснить Абелю, что я опасался возникновения потенциального конфликта интересов между моими обязанностями в качестве его адвоката и долгом американского гражданина. К тому же, настаивал я, подобный шаг мог бумерангом вернуться и ударить по мне, его защитнику. Ознакомившись в газетах с моей биографией, в советском посольстве имели основания считать, что я – подсадная утка ФБР, и отнестись к любым моим попыткам выйти с ними на связь как к части «американского заговора» с целью поставить Советский Союз в неловкое положение.
– Вероятно, Рудольф, Россия уже списала вас со счетов как своего секретного агента, – сказал я. – Вы теперь сами за себя.
– Совершенно с вами не согласен, – вдруг резко отозвался он. – Меня никто не списывал со счетов. Разумеется, они не могут вмешиваться в дело. Это традиционная практика в моей профессии, и я ее понимаю. Но меня никто никуда не списывал, и мне неприятно слышать от вас подобные утверждения.
Так у нас впервые возникло нечто близкое к разногласиям. Тем не менее он сказал, что сам пришел к абсолютно аналогичному выводу, когда рассматривал возможность моей попытки связаться с советскими представителями в этой стране. Я же добавил, что мог бы, вероятно, добиться такого же результата, заявив в наиболее подходящий момент: обвинение называет Абеля полковником российской военной разведки, и, хотя мой клиент хранит молчание по этому поводу, защита в целях содействия правосудию готова признать мнение обвинителей не лишенным оснований. Но прибегать к столь рискованному гамбиту нам следует только в случае крайней необходимости. Например, если неожиданно появится шанс с его помощью добиться закрытия дела по причине наличия у обвиняемого иммунитета, а также в случае вынесения присяжными обвинительного приговора для смягчения меры наказания или при апелляции.
Мне показалось, что он остался удовлетворен моими доводами, и на этом мы расстались, проведя вместе два часа.
За стенами тюрьмы на Вест-стрит меня дожидалась группа репортеров, которые уже почти в буквальном смысле сделались моей «тенью», интересовавшихся, как прошла встреча и что сказал мне Абель на этот раз. Я немногое мог им сообщить. Абель, по моим словам, «сохраняет спокойствие», «не желает посещений и не хочет ни с кем встречаться». Но я не преминул отметить, что он не ждет помощи со стороны, надеясь на правильное понимание смысла сказанного газетчиками: Абель не хотел привлекать к делу ни советское посольство, ни левые организации, ни просто группы сочувствовавших, которые могли бы заявить о своей поддержке.
От мрачного здания федеральной тюрьмы предварительного заключения мы все направились через реку в крошечную студию Абеля в Бруклине. Журналисты и фотографы получили первую возможность взглянуть на его жилище, которое до той поры, с момента ареста, было заперто и находилось под охраной.
Комната
