очень холодно, и всё.
Постепенно у меня развивается сердечная недостаточность, и однажды я стану… Папа запрещает мне говорить это слово, я должна мыслить позитивно, потому что депрессия – это очень плохо. Я мыслю позитивно, и у меня есть надежда. Наверное. Очень слабая надежда, потому что болезнь редкая, и надеяться на транс-план-тацию не стоит. Хотя трансплантация – тоже не гарантия: с пересаженным сердцем долго не живут – лет десять-двадцать. Хотя это тоже шанс. Но не мой.
Папа и дядя-психолог меня тренируют быть сильной, не обижаться и терпеть, когда хочется плакать. Потому как то, что для других девочек слёзы, для меня – смерть. Ну, почти обязательно. А мне нельзя умирать, потому что мама и папа расстроятся. Поэтому я живу для них. Столько, сколько мне осталось. Умирать очень страшно, одна надежда на то, что это случится во сне.
Я учусь больше дома, чем в школе, особенно весной, потому что тогда со мной очень плохо. Но вот совсем недавно к нам в гости пришёл какой-то дядя. Он долго говорил мне, что я – колдунья, я даже посмеялась, подумав, что это его родители пригласили, чтобы мне не было грустно. Но он сказал, что у него нет времени и, наверное, что-то сделал, отчего мама и папа согласились поехать с ним и зарегистрировать меня. Я очень испугалась, потому что такое поведение для моих родителей необычно.
В каком-то большом здании меня зарегистрировали как ученицу, и хотя я пыталась объяснить, но тот дяденька сказал мне замолчать и не отнимать время занятых людей, отчего мне стало ещё страшнее. Потом папа не мог понять сам, почему он меня отпускает в эту школу, из которой я могу и не вернуться. Но почему-то он не смог воспротивиться. Тогда я поняла, что маму и папу заколдовали эти колдуны. Значит, лучше покориться, а то ведь эти страшные люди могут придумать что-то другое. Поэтому я попрощалась на вокзале с родителями и шагнула в вагон обычного поезда, надеясь их увидеть ещё хотя бы раз, а не приехать домой в деревянном ящике. Впрочем, чего уж теперь…
Я тяжело вздохнула и заняла место у окна. Предстояло ехать четыре часа до Женевы, а потом – неизвестно как до школы Грасвангталь, которой нет на карте. Папа проверил. Он мне разложил таблетки и дал с собой, а мама очень плакала. Не при мне, но я же видела. Думая о том, что меня ждёт, я только надеялась на то, что в новой школе есть лифт. Ну нельзя мне… Хотя какая разница, где умирать?
Вагон был вполне обычным, разделённым на купе по шесть кресел в каждом. Прозрачная дверь вела в коридор, по которому то и дело пробегали какие-то мальчики и даже, кажется, девочки. Я уже знала, что школа Грасвангталь – это интернат, нам даже объясняли, почему – что-то связанное с взрослением колдуна, но я ничего не поняла, кроме того, что меня забирают у родителей не спрашивая. Колдуны злые, я это очень хорошо поняла, не зря же их в средние века сжигали на кострах. Вот теперь они мстят, наверное, забирая детей у родителей.
Какой-то мальчик заглянул в купе, вежливо поинтересовавшись, где он может найти какого-то Вольфа, но я не могла ему помочь. Решив пройтись
