я пытался убедить не столько девчонку, сколько себя самого.
– Фу, гадость какая. Но разве возможна такая кондиция, чтобы человеку – пусть и такому дикарю, как ты, – не дали при рождении порядочного имени?
– Не твоё дело, – огрызнулся я. – У самой-то, поди, порядочное имя?
Она сложила руки, красные от шитья, на коленях и самодовольно выпрямилась. Янтарные глаза сделались карими под вуалью густых, странно-тёмных ресниц.
– Констансия, – гордо проскандировала южачка. – Так звали мою бабушку, а она кровь от крови пана Леха, который, смею заверить…
– Дурацкое имя, – отмахнулся я, жуя кусок зобра. – Больно длинное.
Южачка вскочила на ноги, забыв про куртку, что валялась теперь на полу.
– Не моя вина, – воскликнула она, задрав маленький подбородок, – что твой интеллект настолько примитивен, раз ты не в силах запомнить такое дли-и-инню-у-ущее имя!
– «Коста» подойдет лучше, – я прикинул наспех. – Не таборянское, но и не нудное.
– Тупое, дикарское имя.
– Вот и будешь Костой, – я прыснул, проглотив кусок. – Тебе подходит.
– Не буду.
– Тогда останешься южачкой.
– Ладно, буду Костой, – передразнила она меня, вновь закатив глаза, – но только при условии, что ты назовёшь мне своё имя. Настоящее.
Попялившись на кривые ломти зобрятины, вышедшие из-под ножа, я наконец сдался.
– Брегель.
Она взглянула меня смертельно серьёзно, задумчиво сжав губы. Чтобы потом взорваться пронзительным хихиканьем. Смеялась она так же, как и делала всё прочее, – по-южакски чудно́. Крепко зажмурившись и с вечным оскалом безупречных зубов.
– Нет, – отдышалась она, – «хорёк» действительно звучит в тысячу раз лучше!
– Шельма, – пробормотал я под нос.
– И ты ещё моё имя дурацким называл!
Середина лета. Зной пришел так же неожиданно, как и ночные грозы. Днём зобры изнывали от жары, ленились, плохо нагуливали жир. А в сумерках, измученные громом, ломали стойла на хлев-палубе. Молнии дырявили Глушоту, а она скрипела горящими соснами, курилась торфяниками, чем бередила дичь и лесных бесов.
Пастбища полыхали, и отец сделался гневливым.
Он повел Гуляй-град на север – вслед за волками. И волки были тому несказанно рады. Охочие до зобрятины, они сходили с ума. Покушались на всадников, получали отпор и покушались сызнова.
Послав меня и парочку таборян на волчий промысел, барон никак не ожидал, что мы вернёмся с пустыми крюками. Но страшно было другое. Мы недосчитались одного таборёнка, ещё безбородого, но охочего до жатвы.
«На южаков не взяли, – бравурничал он, – так я столько серых хвостов добуду, что в грядущий раз точно возьмёте».
Таборянская живучесть сыграла с ним плохую шутку. Когда паря нашёлся, волки жрали его заживо. Придушить не придушили, но горло продырявили. Оттого его крик был не громче
