пела сердцем, – зачем-то говорю я, хотя догадываюсь, что ребёнку этого не понять, слишком это по-взрослому. – Услышать другого можно, если он говорит сердцем.
– Почему… – недоумевает Стеша. – Принц же ушками слушал?
– Ушками слушают рассказ, как ты сейчас, а Русалочка пела о своей любви и хотела, чтобы Принц услышал именно это, – пытаюсь я опять объяснить сугубо взрослые вещи трёхлетнему ребёнку.
– Значит, – делает Стеша вывод, – он тоже слушал сердцем, а не ушками.
В логике у ребёнка недостатка нет, как и в понимании самого главного – любви. «Да, – думаю я, – у взрослых совсем всё не так легко. Многие ли способны петь сердцем?»
Любопытно, видят ли дети наши мысли или, может быть, образы наших чувств? Иначе как объяснить, что одних людей они пугаются, а другим доверяют. Может быть, эмоции взрослых материализуются у них в каких-нибудь зверей? Кто-то прогуливается с ланью или фиолетовым жирафом, как я, например, теперь, а другой – с бультерьером на железной цепи или медведем. Представьте себе такое – и сами шарахнетесь в сторону, да и заревёте, пожалуй, когда станут вас упрашивать не бояться и подойти к этой милой женщине, оседлавшей уродливого бородавочника.
– А Принц её услышал? – прерывает мои размышления детский голос. – Он знал, что надо слушать не ушками?
– Да, – отвечаю я, рассеянно глядя на дорогу, – услышал, потому что слушал сердцем.
– И что тогда, когда услышал? – подбирается ребёнок к тому, что его интересует.
– Тогда полюбил, – отвечаю я и понимаю, что, если сейчас с меня потребуют пояснений того, что значит «полюбил», я просто утону. Но дети мудры, они не станут вас топить сразу, а шаг за шагом подведут к сути, к вашему собственному прозрению. Захотите ли вы прозреть или сломя голову бежать прочь – это уже ваш личный выбор.
– Почему Русалочка пошла к колдунье? – слышу я уже новый вопрос и автоматически отвечаю:
– Хотела стать человеком.
– Но это же больно! – протестует детский голосок.
«Да, – думаю я, – быть человеком больно, очень больно, но как иначе постичь эту любовь».
– Злая колдунья!
– У Русалочки был выбор, – говорю я совершенно по-взрослому, – она могла остаться русалкой.
– А как же Принц? – недоумевает ребёнок.
– Встретил бы другую девушку, женился, стал королём и мудро управлял бы королевством, – выстраиваю я логичную линию возможного сюжета в соответствии с датским законом о престолонаследии, но не сказки.
– А та тоже пела сердцем? – слышу следующий вопрос.
– Нет, но она умела изящно говорить и была, наверное, красивой и доброй девушкой.
– Не-е-т, – протестует ребенок, мотая для убедительности головой, – тогда она ненастоящая.
Ненастоящая?! А как быть этой настоящей, когда каждый сделанный шаг, каждый поступок, каждое движение навстречу пронзает непереносимой болью, точно долотом от твоей живой плоти кто-то откалывает куски ракушечника, наросшего
