шевелятся. Вот ноги хорошо различаю, на одной ступне у нее туфля, вторая слетела, вон она чуть поодаль, лежит на плоском камне. Черная такая… с золотой пряжкой… Голая ступня, как-то вывернулась… не по-человечески… Это невозможно, так у живого человека не получится, вижу пальцы ног… на них лак… бирюзовый… металлик…
– Мне плохо, – пролепетала Рита, хватаясь руками за горло, – сейчас в обморок упаду. Где туалет? Помогите!
Хозяин не успел ответить, толстушка согнулась пополам, и ее стошнило прямо на пол.
Борис Валентинович поморщился.
– Леонид, убери! А заодно и за Рогачевой подчисти.
– Почему я? Тут баб полно, – немедленно возмутился «кузнечик».
– Минус десять баллов, – спокойно отреагировал профессор.
– Это несправедливо, – взвизгнул Деревянко, – мне противно блевотину трогать. Не меня вывернуло. Пусть тряпкой возюкают те, кто не сдержался! Нинель и Рита!
– Минус десять баллов, – повторил Эпохов.
– Уже слышал, – огрызнулся Леонид.
– В сумме двадцать отрицательных очков, – уточнил хозяин.
– В доме порядок всегда тетки наводят, – заорал Леня, – мужчины другим занимаются.
– Чем, например? – поинтересовалась Нинель Павловна.
– Минус десять, – провозгласил Борис Валентинович.
– А кому? – подобострастно поинтересовалась Рита. – Ему или бабке?
– Дорогая, последнее слово звучит не особенно любезно, – возмутилась Рогачева, – лучше сказать «даме за сорок».
– Тебе уже пять раз за сорок, – буркнул Вадим, – из египетской в ваганьковскую превратилась.
– В ваганьковскую? – удивилась Нинель Павловна. – Что сие означает?
Я отошла от балюстрады. Может, я ошиблась? Вероятно, это все же постановка. Жестокий, бесчеловечный, циничный спектакль? Присутствующие очень хорошие актеры, Вадим намочил брюки, женщины вывернули желудки… Есть же всякие ухищрения. Кое-кто из артистов перед тем, как зарыдать в кадре, закапывает в глаза некое средство, и слезы льются от него потоком. Наверное, можно проглотить таблетку, и возникнет обратная перистальтика, а у Вадима в трусах был мешок с водой, его легко разорвать. Ну не могут люди вести такой разговор через пять минут после кончины человека. Что же касается Нади…
Кто-то ущипнул меня за бок, я очнулась и увидела рядом с собой Гарри, дед округлил глаза. В мои уши ворвался голос Вадима.
– От восемнадцати до двадцати пяти лет женщина роза.
– А ты романтик! – восхитилась Рита.
– Потом она превращается в сочный персик, – разглагольствовал блондин, – справив тридцатилетие, становится яблочком, через пять лет мадам курагой. В сороковник фруктовый период завершается, едва на пятый десяток покатит, получается неликвид
