показалась ещё одна группа. На этот раз впереди, взявшись за руки, словно детишки в детском саду, шли две молоденькие девушки, едва ли достигшие совершеннолетия. Одна, небольшого росточка, пухленькая, самого что ни на есть аппетитного вида блондиночка с короткой стрижкой и небольшим, задорно вздёрнутым носиком, была обладательницей длинных тёмных ресниц, сразу же вызывающих сомнения в натуральности их происхождения. Другая, чуть повыше и, напротив, худенькая и очень стройная, с гибкой, как у гимнастки, фигуркой, свободной рукой перебирала толстую, туго заплетённую косу рыжевато-каштанового цвета, которая через левое плечо спускалась с её затылка между небольшими, но уже явственно просматривающимися округлостями грудей. Смеялась, скорее всего, первая из них – улыбка всё ещё сияла на её лице. Вторая же была серьёзна, но не печальна, а скорее задумчива.
Чуть поодаль от девушек шёл подросток с ещё не полностью сложившейся мужской фигурой. Он был обладателем длинных рук и ног на коротковатом туловище, над которым на тонкой цыплячьей шее раскачивалась при ходьбе небольшая голова слегка вытянутой формы. Даже издали было заметно, что он смущается. На его щеках так и играл практически детский румянец. Был он года на два, а то и на три моложе остальной компании, но сверстников вокруг не нашлось, вот и пришлось ему к более взрослым прилипнуть. Те его не прогоняли, хотя девушка, всю эту компанию возглавлявшая, регулярно пыталась его на место поставить. Так она называла свои насмешки да издёвки, которые парень терпеливо сносил. Вот и в тот вечер он не мог заставить себя приблизиться ни к одной из спутниц, а так и плёлся позади, смешно перебирая ногами, как будто специально их переплетал.
Первая девушка, закончив с венком, остановилась, резко повернулась и кинула оставшиеся не у дел цветы в сторону невольно оказавшейся рядом с ней пары молодых людей. Те даже руки не успели поднять, так и застыли как вкопанные, глядя на осыпающиеся с них ромашки. А их предводительница уже ловко надела на свою изящную головку красивый венок и в предвкушении льстивых ахов и охов крутанулась на одной ножке и замерла в изящной позе. Но блондинка не дала кавалерам и слова сказать и, приблизившись к троице, с уже знакомым нам задорным смешком не проговорила, а как бы пропела:
– Ну, хороша ты, Люсинда, истину говорю – хороша. Вон как парочка твоих почитателей застыла, онемев от восхищения. Здорово ты их выдрессировала. Стоит тебе только за ниточку дёрнуть – они тут же все твои желания мчатся исполнять. Ты бы на всех великосветских балах истинной королевой слыла, жаль они в небытие канули… Ладно, мальчики, вольно. Позвольте нам, кому не дано такое искусство повелевать и миловать, мимо вас просочиться, а то тропинка узкая, не дай бог, наступим на что-нибудь дурно пахнущее. – И она снова засмеялась, звонко и с истинным удовольствием.
У всех окружающих, за исключением, впрочем, той, кого
